Ангел-стажёр (СИ) - Ирина Буря
Но даже закрыв за ней свои мысли, на контакт вовне я не решался. Личная мысленная связь практикуется у темных, а у нас, как я понял, не приветствуется, и если охраняющих меня внештатников усилят целителями, кто их, этих последних, знает — может, они умеют распознавать как-то вызов не по официальным каналам.
Я вернулся к двери, в которую меня совсем недавно втолкнули, и — пробы ради — подергал за ручку. К моему огромному удивлению, дверь открылась. За ней меня встретили добродушно внимательные взгляды трех внештатников. В мою систему координат приветливые внештатники никак не вписывались, и уж точно не относились к хорошим знакам. Особенно, если учесть, что это были те самые, которые меня по лестницам гоняли. А, ладно, терять мне уже нечего!
— Я хотел бы узнать, — выпрямившись, надменно произнес я, — на каком основании меня задержали.
— Все в свое время, — расплылся в широчайшей улыбке один из них, — все в свое время.
— Вы не имеет права, — добавил я в свой тон нотку праведного гнева, — держать меня здесь без предъявления официального обвинения!
— Да кто же Вас держит? — не менее широко развел он руками.
— Я могу выйти? — на всякий случай уточнил я.
Отступив в сторону, он сделал все такой же широкий приглашающий жест.
Осторожно переступив порог своей камеры, подозрительно не запертой на все замки, я сделал движение в сторону выхода с этажа. Меня никто не остановил. Но когда я направился туда, прямо спиной почувствовал, что внештатники двинулись за мной следом.
— Чего надо? — бросил я через плечо, решив вновь испытать свою удачу. — Где постановление об ограничении меня в передвижениях?
— Боже упаси! — раздался у меня за спиной издевательски елейный голос. — У нас строгий приказ каждый Ваш шаг страховать. Чтобы, упаси Господи, не споткнулись ненароком.
Скрипнув зубами, я молча пошел дальше, ускоряя шаг по мере приближения к входной двери. Вот прямо перед ней моя удача и закончилась — дверь оказалась закрыта. Наглухо. Даже не шелохнулась, когда я плечом на нее налег.
— Немедленно проводите меня к своему начальству! — повернулся я, наконец, к внештатникам, с интересом наблюдавшим за моим пыхтением.
— Такого приказа не было, — доверительно сообщил мне все тот же, которого, наверно, тоже приказом спикером караула назначили. — Но Вы в полном праве обратиться к своему.
— Можете в этом не сомневаться, — уверил я его, закипая. — Я требую встречи с…
До меня вдруг дошло, что мне больше не к кому обратиться за помощью. В смысле, официально. У меня больше нет начальства. От хранителей я ушел, ни к какому новому отделу еще не прибился, а моя миссия у аналитиков уже закончилась. Даже мой последний отчет самым замечательным образом им и без меня передадут.
Не в меру болтливый внештатник вопросительно смотрел на меня, с любопытством склонив голову к плечу в ожидании окончания моей фразы. У остальных двоих в глазах плескалось истинное наслаждение.
Именно это выражение и расставило все точки над i. Никуда моя пыточная камера не делась — ее просто расширили; и в ее пределах насилие ко мне никто применять не будет — наоборот, это меня на него провоцируют. Все мои остальные преступления еще доказать нужно, а так повод для репрессий прямо на лицах моего конвоя наблюдаться будет.
Но не возвращаться же мне назад с видом побитой собаки! Я пошел дальше по коридору, методично проверяя все двери на своем пути. Так и есть — еще одна имитация!
Если бы не этот эскорт за спиной, я мог бы голову дать на отсечение, что у меня пытаются вызвать неотвязные воспоминания о том первом разе, когда меня с земли выдернули. Тогда меня поместили на точно такой же — а может, и этот самый — этаж, на котором были заперты все двери, кроме одной. Ведущей в точную копию Татьяниной гостиной.
И на разбирательство несанкционированного перехода в видимость меня тогда совсем не сразу вызвали.
И мои надежды снова увидеть Татьяну с каждой минутой тогда становились все призрачнее…
Обойдя весь этаж по коридору, я молча зашел в свою комфортную до отвращения камеру и сам, с грохотом, захлопнул за собой дверь. Ладно, хоть один плюс обнаружился — если все двери вокруг заперты, значит, там никто не прячется.
Ожидать моего спонтанного выхода они не могли. И знать, куда я направлюсь, тоже. И топтались за мной, как привязанные, всю дорогу. И перемычки у нас не приняты, чтобы мгновенный сигнал сидящему в засаде послать. А через оператора к своему начальству взывать, чтобы оно с начальством целителей связалось, чтобы то своему сотруднику команду запереться дало…
Нет, если и появится прикомандированный целитель, чтобы у меня в мыслях доказательства моей вины найти, то прямо среди внештатников и, скорее всего, на самом допросе. На который меня, видимо, вызовут, когда сочтут достаточно обессилевшим от неизвестности и старательно подготовленных дежавю.
Из чего следует, что для ускорения процесса надо начинать изображать трагическое бессилие прямо сейчас. Точно же, гады, наблюдают!
Я медленно обвел взглядом обстановку, в которой каждая мельчайшая деталь криком кричала мне о Татьяне. Вместо тоски в душе взметнулось бешенство — сколько еще раз нужно им, темные их побери, доказывать, что никто ее у меня не отберет?
Чтобы не испортить картину уныния ударом кулака по ближайшей стене, я старательно сгорбился, прошаркал в гостиную и грузно опустился на диван. Через пару минут скорбное выражение начало сползать с лица, выставляя напоказ оскаленные зубы.
Согнувшись, я закрыл лицо руками, уперев локти в колени. Непривычная поза продержалась недолго — спина заныла, локти впились в колени и правая нога задергалась, посылая тычки ладоней прямо в челюсть. Да знаю я, что действовать надо, а не сиднем сидеть — не хватало еще, чтобы мои собственные конечности мне об этом напоминали!
Я повалился на бок на диван, скрючился на нем и прикрыл локтем голову. Вот так-то лучше: скорбная мина — это вам не мысленный блок, ее не закрепишь. А под прикрытием последнего и страдальческой позы самое время приступать к подготовке своей версии на допросе.
Однозначно против меня свидетельствуют только наши воспоминания. Я был почти уверен, что донесли на меня администраторы. Больше некому.
В самом страшном сне не мог я себе представить, чтобы подручные Стаса сделали хоть один шаг без его приказа.
И целители прямо тряслись от желания изучить нашу историю — ее изъятие
