Анатолий Агарков - Семь дней Создателя

Будто в ответ на опасения мои вдали свет фар автомашины.

— Кыш! Кыш! Давай скорее, детвора, а то от вас сейчас один лишь след останется на глянцевом асфальте.

На рукомахания мои утка прижалась к асфальту, маскируясь, замер строй утят.

Ну что тут делать? Поймать их на руки да унести с дороги? Мамашка улетит, утята разбегутся и потеряются — вряд ли потом найдутся.

Поднял руку, пошёл навстречу им надвигающейся беде, да не обочиной — проезжей частью.

Джип накатывал, шурша колёсами. Фарами мигнул, посигналил и остановился. Трое вышли на дорогу.

— Ты что, правнук Карениной, в рог хочешь?

— Вы посмотрите, какая прелесть, — обернулся указать на выводок, а боковым зрением вижу: летит в скулу кулак.

Конечно, могу дать себя побить — всё равно не больно. Опять же задержал ребят, отвлёк от важных дел — пусть порезвятся, потом похвастаются о дорожном приключении. Только зачем поощрять наклонности дурные? Войдёт в привычку.

Уклонился от удара и ладонью, как штыком, тырк под рёбра. Что там у тебя, печень? А я думал, печень. Ну, подыши, подыши глубже, а то не ровен час….

Второй каратист оказался — Я! Я! — ногами.

Я и ему ткнул, правда, кулаком, и в пах — упал, голубчик, скуксился.

Третий рисковать не стал — полез в машину за бейсбольной битой.

Вступил с ним в диалог.

— Брось палку. Твои дружки дрались руками — немного получили. А вот тебя я искалечу. Брось.

— Убью, падла! — он замахнулся.

Ударил его в грудь ногой, а может, в шею — он взлетел на капот и то ли палкой, то ли головою пробил стекло. Затих — башка внутри салона, а задница снаружи.

Зло наказано, но не ликуется добру — ведь это всё мне врачевать.

На чело ложу ладонь — снимаю боль. Что, парень, сломано в тебе? Жить будешь? Вот и хорошо. Но как? Копаюсь в извилинах, настраиваю на позитив — быть добрым это так не просто и так легко. Но главное-то — благородно. Вот это пригасить, вот это выпятить, а это удалить, совсем не жаль. Ещё пару-троечку штрихов — получай, общество, достойного гражданина. И так три раза.

Подрыгав ногами, молодой человек выбрался из пробоины в стекле, пощупал темя:

— Во, блин, шишка будет.

— Надо что-то приложить холодное, — советует каратист. — Посмотри в багажнике: там, в ящике с пивом лёд.

— Ты, дед, дерёшься, как Брюс Ли — угораздило же нас.

— До свадьбы заживёт.

— Да уж, — начавший драку смотрит на мобильник. — Каких-то шесть часов.

— Что тут за фокус нам хотел ты показать?

— Утят, — я оглядываюсь. — Ушли с дороги, ну и, слава Богу.

Вижу на обочине пса — смотрит на меня, склонив кудлатую башку. Ты что тут делаешь, Саид — на выстрелы примчался? Что ж не вцепился в вражью ногу? Правильно — добрым сделал я тебя.

— Куда путь держишь, дед? Может, подвезти? А то айда с нами на свадьбу.

— Пива хочешь? А шампусика?

Я от всего отказываюсь.

— Ну, бывай здоров.

Мы пожимаем руки и расстаёмся друзьями. Джип уезжает, я спускаюсь с трассы:

— Пойдём, Саид.

На полуденный роздых остановились в весёлой берёзовой рощице. Солнце сенится сквозь густую подвижную листву. Птички-синички по веткам прыгают, поют. Дятел трудится, а кукушка подкидышей считает. Хорошо! Мне хорошо, а пёс в пяти метрах лежит, поскуливает.

— Ты никак есть хочешь? Иди сюда, я накормлю.

Он с недоверием смотрит на мои пустые руки, хвостом виляет. Тем не менее, проползает метр-полтора.

— Иди-иди, не бойся, — я глажу своё колено. — Иди сюда, тебя поглажу.

Пёс подползает к моим кроссовкам. Не дотянутся, да и не сторонник движений резких — взаимодоверие должно быть полным. Хлопаю по траве ладонью:

— Рядом, Саид, место.

Пёс ползёт вдоль моих ног. Глажу кудлатую собачью бестолковку:

— Процедура долгой предстоит — тебе лучше уснуть.

Собака послушно кладёт её на лапы и закрывает глаза. Я тоже. В смысле, глаза. Предстоит не просто ковыряться в мозговых извилинах, а добраться до тех глубин клеточной памяти, когда наши общие предки поглощали питающие вещества из окружающей среды через кожу. Ну, Саид будет через шкуру…. Хотя нет, не только. Возможно, и шерстяной покров примет участие в насыщении организма.

Программирую собачьи инстинкты в соответствии с основными Заповедями — не укради, не возжелай…, а также защищай сирых и слабых.

То, как отлично он усвоил это, Саид доказал под вечер следующего дня, когда мы с ним, лесом бредя, вдруг вышли на окраину села. За околицей мальчишки футбол гоняли. Мой друг сорвался вдруг и громким лаем разогнал спортсменов. Когда я подошёл, они пожаловались:

— Ваш пёс, наш мячик отобрал.

Мячом служил им ёжик — живой, колючий но, видимо, немало пострадавший от пинков, полётов и падений. Я шляпу снял, сорвал пандану:

— Ах вы, ироды Иерусалимские! Вот я вам ноги все поотрываю.

Глаз Масяни вспыхнул ярким лучом и обратил в бегство маленьких изуверов. Саид преследовал их с громким лаем до самого села.

Откуда, Господи, жестокость в людях — творят неведомо чего?

Взял ком колючий в ладони. Сейчас, сейчас я вылечу тебя.

Хитросплетения маленького мозга — где, что — попробуй, разберись. Но не спеша, как часовых дел мастер, по винтику, по шпунтику вникаю я во всё и делаю свои дела.

Вернулись в лес.

— Ну, вот, приятель, боли уже нет, ушибы, переломы скоро заживут — ты только будь поосторожней.

И отпустил колючего в траву.

Он топ-топ, топ-топ и под корягу. Вылезает с пёстреньким котёночком в зубах — малюсеньким, в пол-ладошки. Тащит кроху с явным намерением придушить и пообедать.

Я опешил, Саид растерялся — стоим и смотрим.

А котёнок изловчился — царап ежа по носу лапой.

Тот зафыркал, добычу выпустил и закружил пред ней. Но как не сунется, с какой стороны не подкрадётся — навстречу лапа когтистая.

Долго это продолжалось, но развязка будет, и не в пользу котёночка, если мама не придёт. Но где ж она — не может быть такая кроха одна в лесу? Прогнал Саида прочь — может его боится?

Сумерки закрадываются в лес. Круги ежиные становятся всё уже, наскоки чаще. Пора кончать его охоту и малыша спасти — ведь кошки нет.

Беру котёночка в ладонь — он успевает и меня царапнуть. А шипит-то как — спинка с хвостиком дугой, в маленьком ротике малюсенькие клычки.

Ну, успокойся, успокойся — мы с тобой крови одной.

Глажу кроху, и котёнок засыпает у меня в руках. А просыпается совсем уже другим — ни голод ему не страшен, ни холод, ни болезни, и ни сама безносая с косой.

Идём втроём просёлком неведомо куда, и не хватает нашей компании осла да петуха.