Андрей Валентинов - Рубеж

Я их понимаю.

— …аминь. Покойтесь с миром, хлопцы, не поминайте лихом. Авось еще свидимся: помашете своему сотнику из садов боженькиных, замолвите словечко. А теперь — пошли. Помянем, что ли, новопреставленных рабов Божьих?

— Да надо бы…

Я молча иду впереди.

Я думаю о своем.

В спину, с потемневшего от времени образа, укрепленного Мыколой над дверью склепа, давит вопрошающий взгляд. Они зовут его Спасом. Рав Элиша звал его пылким сыном Иосифа и Марьям. Юдка зовет его бен-Пандирой.

Я же не зову никак. Мне кажется: сейчас он зовет меня. Спрашивает беззвучно: что ты собираешься делать, глупый каф-Малах? Что?!

Знаешь ли это сам? Иду, не оборачиваюсь; не отвечаю.

— А этот… Приживала? — вспоминает кто-то уже на лестнице.

— Помолчал бы, дурень! Только-только хлопцев похоронили, а он уж про ту гыдоту речи завел!

— Да что там — Приживала?! Брешет он, собака! Слыхал, что нам старый жид про ихнюю породу сказывал? Отдадим его кнежу, хай меж собой грызутся!

— А может, лучше изничтожить тварюку? В печке спалить?

— И угоду с кнежем — в печке?! Как отсель-то выбираться станем?

— Господа, у меня есть подозрение…

Сале Кеваль нашла удачное время для своих подозрений: лестница кончилась, все выбрались в холл и остановились, переводя дух.

— …у меня есть подозрение, господа! Я полагаю, что князь Сагор — тоже Приживник. Более того, я в этом теперь уверена. И один, пострадав от панны сотниковой, хочет поддержать свою гаснущую силу за счет другого.

— Та-а-ак…

— Два сапога пара!

— А нам таки не все едино: что маца к празднику, что праздник к маце? Нехай и пан кнеж себе покушает! будто нам ему куска Мацапуры жалко! Укажет дорожку — я первый за его здоровьице чарку вудки тресну…

— И свиным смальцем закушу! От жид! полковник!

— Хлопцы, а не сбрешет ли кнеж? Ангела схарчил, теперь на второго рот разевает!

— Да не ангелы они уже…

— Тем паче! Значит, брехать не заказано… Я молчу.

Я стою в сторонке. Я вижу замысел князя, как если бы сам придумал эту шутку. «Пойдешь ко мне на цепь? на перстень? на землю?!» На грани жизни и смерти, когда от Сосуда остается жижа на донышке, когда от тела остается болтливая голова… Пойдешь? Один имеет право позвать: сотник валковский, не простолюдин, не черная кость! — хозяин! Другой имеет право согласиться: князь-владыка, да вдобавок еще и с беспамятным Малахом внутри… И лопнут Рубежи на миг единственный. И не сможет воспрепятствовать ангельское воинство, ни Десница, ни Шуйца: ибо было обещано! А в далеких Валках — огоньком в драгоценном камне, бликом в яхонте! — объявится, прирастет намертво клочок былого Сосуда.

И пойдут люди по новой землянки рыть, а то и целые хаты ставить. Засверкают в Гонтовом Яру глазищи юрких карл, щекастые живчики пойдут по дорогам честных купцов пугать, забьется в чащу паук-страшила — сбегут парень с девкой в ночь на Купала, вокруг куста жениться, а он их живо в сети запеленает…

Вначале трудно будет, а там — срастется.

Не отдерешь.

Ну а после растворится остаток, отдаст самое себя новому жилищу… глядишь, со временем станет в том жилище хозяином. Да, князь Сагор?

— Себя кнеж спасает! — врывается в раздумья крик панны сотниковой.

— Так и нас заодно!

— А попробует обмануть — мы его живо к ногтю! как Мацапуру!

— Господин Мацапура как раз не врал, — голос Сале Кеваль прозвучал негромко и ровно, но все словно по команде смолкли. — Вернее, он искренне думал, что обманывает нас, поскольку сам не знал, что говорит правду. У вас всех действительно есть один путь отсюда: заставить князя подписать и выполнить соглашение. А у самого князя… и у меня — два пути.

— А ну-ка, пани пышна, излагай!..

— Малахи обещали нам за работу — спасение. Эвакуацию в другой Сосуд. Работа исполнена, а Малахи никогда не врут. Но даже им не все пути доступны, когда радуга висит над гибнущим Сосудом. Они показали нам, куда могут нас доставить. Там… господа, эти места созданы не для человека! Я не хочу тихо стариться в аду одиночества, пусть и на иждивении Существ Служения! а вместе с мастером — вдвойне, вдесятеро не хочу. Но если мастер… если князь Сагор, заполучив голову пана Станислава, восстановит свои жизненные силы, — у него появится выбор. Согласиться на предложение Самаэля и ждать, долго, но не бесконечно ждать счастливого случая. Или рискнуть, заключив договор с паном сотником. Самаэль слово сдержит в том и другом случае. А вот что выберет князь… Господа, я не знаю.

Поднялся шум.

Бессмысленный, бесполезный. Каждый старался высказать свое просвещенное мнение куда громче собеседников — и стены гулко отражали «сей диспут», как выразился бурсак Хведир.

— Дай мне медальон, Иегуда, — я подошел вплотную к Заклятому.

Молча снял, протянул мне. Не спросил — зачем. Догадался? Не важно.

Теперь — не важно. Зал был совсем рядом, но едва я двинулся к двери, как спорщики гурьбой повалили за мной. Не важно.

Голова по-прежнему на столе. Губы едва заметно шевелятся, шепчут что-то, неслышное мне-новому, — а по мозаике пола…

Раненый чумак из последних сил полз к столу, оставляя за собой кровавый след. Правая рука жалко тянулась вперед; в кулаке зажат нательный крест.

— Гринь, сучий сын, ты куда?!

— Кровью истечешь!

— Небось башку говорящую узрел, крестом защищался!

— А чего ж тогда к ней полз?

— Чумак! Ты меня слышишь?

— А-а-а… — старший сын моей Ярины с трудом раскрывает глаза. — Пан есаул? Он… он меня… велел, чтоб на крест позвал… Я… оборониться хотел… не помню… дальше…

— Вот ведь отродье сатанинское! И креста не боится!

— Так он же ангел… бывший…

— Ангел? Лучше скажи — сам сатана! Чортяка, ты зла не держи, ты-то другое дело…

— А чего ему того креста пугаться? Крест-то иудин, дочерна замаранный, нет в нем Господней силы… Дальше я уже не слушал.

— Пойдешь ко мне на медальон?

— Пойду, — шевельнулись синие губы, и я поднес к ним открытый медальон.

…Золотые корабли идут по золотым хлябям, золотые тучи идут по золотым небесам, золотые пылинки пляшут в золотом луче, драгоценный дождь нитями тянется к литой тверди, желтые листья бубенцами звенят на желтых деревьях, на златом Древе Сфирот…

Колыхнулся, разом потяжелев, драгоценный кокон. Внутри шевелился, словно приходя в себя и осматривая свое новое жилище, маленький рубиновый паучок.

— Стало быть, теперь твой черед, чортяка. Сперва я за всех решил, не спросившись, теперь — ты. Ну, значит, так тому и быть. Не боишься только, что он в тебя перейдет, душу твою схарчит? Или у тебя души все одно нет?

— Есть, — почему-то сейчас я был в этом уверен. — Но ему она не по зубам.