Линн Абби - Медный гамбит

Великаныш был слишком велик для узких перекрестков Урика. Сасел должен был сначала полностью остановиться, прежде чем он сумел войти на улицу Павека.

— Что скажет Элабон Экриссар когда узнает, что ты упустил меня, Сасел? — Павек медленно отступал, одновременно насмехаясь над великанышем.

Улица была достаточно широка, чтобы сделать шаг в сторону и ударить по затылку великаныша, когда тот потеряет хладнокровие и кинется на него. — Ну, какую награду приготовил Экриссар для неуклюжего болвана? Может быть место на кладбище для самого Сасела? А может быть он придумает кое-что и похуже. Бедный, несчастный, глупый Сасел.

Сасел не выдержал, зарычал и бросился на него. Павек оставался на месте до тех пор, пока великаныш не смог бы ни повернуться ни остановиться, потом резко отпрыгнул в сторону. Тем не менее на какое-то мгновение Саселу удалось ухватить темплара за руку. Павек крутанулся, уходя от захвата, но на один удар сердца потерял равновесие. Со всей силы он врезался локтем, а потом и всем остальным телом в грубую отштукатуренную стену. Перед его глазами все побелело от боли, но, к счастью, он повредил левую руку. Привычным услием воли победив боль, он сумел правой рукой так точно и сильно ударить в основание черепа Сасела, что тот, взревев от боли, упал на колени, а потом грохнулся лицом на брусчатую мостовую.

Павек дал своей левой руке свободно повиснуть, дожидаясь, пока его сердце хоть немного успокоиться. Он вообще не мог даже пошевелить левой рукой. Что-то там треснуло и сломалось, ему был нужен целитель, но сейчас главное было другое. Едва держась на ватных ногах он доковылял до Сасела.

Кровь текла по грязным волосам великаныша. Он был еще жив, но без сознания и дышал с трудом. Было бы только справедливо перерезать ему горло металлическим ножом, да и для самого Сасела так наверное было бы лучше, чем медленно и мучительно умирать, как животное, но Павеку было не до милосердия. Пока Сасел жив, он будет врать, чтобы остаться живым. Но если этому некроманту с черным сердцем дать труп его слуги, он немедленно доберется до его последних воспоминаний и узнает правду.

Постанывая от боли и усилий, Павек перевернул великаныша на спину, стал виден его кошелек, привязанный к поясу. Великаныши обычно не врали; кошелек был довольно тяжел и быстрая проверка пальцами правой руки показала приятный холодок металла плюс несколько обычных керамических монет. Павек привязывал завязки кошелька к собственному поясу, когда услышал первые крики тревоги.

— Темплар и великаныш. Сюда! В Таможенном Ряду!

Да, трудно было ошибиться увидев великаныша, как и темплара в желтой одежде; и, если подумать о репутации темпларов, скорее всего те, кто примчится на сигнал тревоги, возьмут сторону великаныша. Павек быстро снял с себя рубашку, смочил ее своей кровью и кровью великаныша, потом сунул в пальцы Сасела.

Будел ли Сасел жив или мертв, эта одежда попадет в руки Экриссара. Может быть это убедит инквизитора, что беспокойный регулятор истек кровью до смерти где-нибудь там, где его никто не видел.

Звуки шагов были уже недалеко от таможни. Подхватив свою левую руку правой, Павек исчез в ночи.

Четвертая Глава

Самые первые часы Павека в Урике, как дезертира и беглеца, была самые трудные. Паника висела на его плечах, шептала страшные угрозы в его уши, он напряженно озирался по сторонам, боясь увидеть серно-желтую одежду. Все его тело громко протестовало, когда он делал один единственный шаг; его локоть протестовал громче всех. Свежая кровь сочилась из ран, которые ногти Экриссара оставили на его щеках; каждый раз, когда он делал очередной панический вздох, его раны горели, a когда пот, горячий или холодный, смешивался с кровью, ему казалось, что в его крови вспыхивает солнце.

Он не знал, куда идти, и не был даже уверен, где он находится. Улицы и кварталы, которые он знал всю жизнь, внезапно сделались странно незнакомыми. Прислонившись к стене в узком, душном переулке, он осторожно коснулся пылающей головой холодной стены, пытаясь выудить что-либо полезное из своих панических мыслей. В течении двадцати лет он был темпларом, и всегда был над законами Урика, и никогда не был снаружи от них.

Наконец ему удалось выудить из своей головы подходящую мысль — давно забытое воспоминание о своем раннем детстве: тот ужасный день, когда его разделили с его мамой около эльфийского рынка. Слезы хлынули из его глаз, жаля острее, чем весь пот.

Стыд охватил внутренниости Павека, ему надо было выбирать между тошнотворной сдачей и борьбой с охватившими его страхами. Он выбрал борьбу и разорвал оковы паники, охватившие его. Он узнал переулок, в котором скрывался и услышал ночные звуки такими какие они есть: обычными и неугрожающими.

Он вспомнил место в Урике, где может скрываться беглец: квартал трущоб.

Гутей уже спустился ниже крыш, когда Павек вошел во двор одного из домов глубоко внутри квартала разрушенных зданий. Пара дюжин созданий непонятной расы свернулись калачиками вдоль стен домов. Они заметили появление незнакомца: белки их глаз блеснули как опалы. Но заметив огромный силуэт Павека на фоне света звезд, никто из не пошевелился, несмотря на то, что одна его рука была туго прибинтована к телу. Никто не попытался оспорить его право напиться из грязной цистерны в центре двора.

Павек глотнул холодной жидкости, не обращая внимания на ее отвратительный вкус и песок, плававший в ней. Затем он зачерпнул воду еще раз и подержал воду на языке, прежде чем проглотить ее. На всем Атхасе не было ничего более драгоценного, чем вода. Он выплюнул последние капли воды на свою хорошую руку, потом обтер лицо и шею.

Без воды человек умрет на следующий день; с водой он может что-то планировать на завтра. Высмотрев пустое место около стены, Павек со вздохом занял его.

Его молчаливые соседи смотрели на него достаточно долго, прежде чем удовлетворенно решили, что он, по крайней мере этой ночью, один из них. Пара за парой их сверкающие в свете звезд глаза закрылись, и разнообразные звуки, издаваемые спящими людьми, наполнили двор. А Павек в это время вспоминал каждое мгновение прошедшего дня, ругая себя и за то, что сделал и за то, что не сделал. Он оплакивал свою пропавшую желтую одежду, и тяжелый шерстяной плащ, свисавший с деревянного гвоздя над его койкой в общежитии темпларов, и тайник с монетами, похороненный под ним, и еще дюжину других вещей, пока внезапно не заснул.

Он проснулся со светом дня, разбуженный обычным ежедневным обращением Его Королевского Величества Короля Хаману к своим подданным. Голос глашатаря, усиленный магией, проникал в каждый квартал с города с такой же регулярностью, как и кроваво-красное солнце, всходившее над восточными крышами.