Оливер Джонсон - Полунощная Чудь

Но Тралл начал умирать задолго перед этим. И умирать только из-за его лени, недостаточной активности. Его власть покоилась на вампирах, но крови, которую им было необходимо пить, чтобы оставаться в живых, с каждым годом становилось все меньше и меньше. И что же он сделал? Разве он послал в Тире Ганд за караваном рабов? Разве он сам поехал в столицу, чтобы подать прошение Старейшинам? Нет, он был слишком гордым, чтобы признаться в своей слабости. Разве он не считал себя более великим, чем Старейшины? Как они посмеются над ним сейчас! Из тех тысяч, которыми он правил, в живых осталась горстка, и все они сейчас здесь, в тронном зале.

Но больше всего он мучился из-за потери одного единственного существа. Таласса. Если бы ему месяц назад сказали, что эта девчонка, которая каждый месяц, с побелевшим лицом, голая, скованная по рукам и ногам, тряслась от страха перед его горящими глазами, будет в сердце грядущей гибели, разве он бы не рассмеялся? Для него она была только игрушкой, он извращенно наслаждался тем, что не давал воли своим желаниям, удерживал себя от того, чтобы взять у нее жизнь, сделать ее своей кровавой рабыней. Что за удовольствие в обладании? Палач быстро устает от своей жертвы. А теперь она сбежала: странно, но он чувствовал ее отсутствие, как если бы с самого начала знал, кто она такая. Светоносица. Все так, как было написано в книгах пророчеств, которые он опять и опять отбрасывал от себя. Кто мог поверить в это?

В сознание возникло ее лицо и немедленно удивительно острая игла кольнула в его атрофированное сердце — воспоминание о ее холодной красоте, нежных формах ее рта. Да, она была уязвима и беззащитна, и тем не менее в ней была твердость проститутки, знавшей тысячи мужчин, но никому не давшей коснуться своего сердца. Он был очарован этой холодностью, распознав, что оно под стать его собственному одиночеству, которое ему назначила судьба и которого при любых обстоятельствах он не мог разделить ни с кем. А может быть он распознал и ее силу, скрытую за светящейся белой кожей? Он хранил ее как сокровище, развлекаясь этим, и никогда не хотел сделать из нее еще одного кровавого раба, как из остальных; может быть он знал, что она другая, чем они?

Так что он призывал ее каждый месяц, надеясь, что сможет завоевать ее ум, надеясь, что она добровольно отдаст ему свою душу. Так прошло сто ночей, сто моментов потенциального насыщения; они утекли, упали, как песок в солнечных часах. Ах, если бы он воспользовался моментом! По меньшей мере тогда бы он насытился, хотя бы ненадолго, видя как ее душа вытекает из тела. Момент, когда он смог бы, наконец, уничтожить это молчаливое обвинение, эту непохожесть, с которой она смеялась над ним. А теперь не осталось ничего.

Почему он не выпил ее, а отдал вампирам на болотах — отдал сладкую кровь, от которой так много раз отказывался сам? И почему? И почему он не вышел вместе с Братьями наружу, когда начался рассвет и солнце поднялось над землей? Почему он не дал лучам солнце превратить его пустую жизнь в туман? Солнце сделало бы то, что сделает демон, который через несколько минут доберется до тронного зала.

Некрон: демон, который носит его собственное последнее имя — имя, которое на древнем языке храма значит «смерть». Он видел его несколькими часами раньше. Тысяча зазубренных зубов во рту, а его горло — бесконечный пурпурный туннель, уходящий вглубь. Рогатая голова… Некрон — наполовину червь, наполовину демон, вызванный из бездны Хеля. Для чего? Чтобы спасти его самого, какая ирония! Не скованный заклинаниями, которые контролировали бы его присутствие на этом плане бытия, демон сожрет любую душу, которую найдет в Тралле. Впрочем, их и так осталось мало: после того, как тысячи сожгли сами себя в храме Ре, а остальные были взяты вампирами, остались только те, кто сейчас находился с ним, в храме Исса — Жнецы Скорби, которые защищали его всю долгую дорогу от Тире Ганда семь лет назад и которые все эти семь лет охраняли храм; несколько помощников жрецов с бледными лицами, которые еще не достигли Жизни в Смерти; и эти жалкие рабы, трясущиеся от страха. Демон чувствует запах страха, как хищник запах добычи. Если бы эти глупцы могли понять: их души молчаливо взывают к демону — и он придет.

Несколько часов раньше демон нырнул в храмовые катакомбы, спасаясь под землей от света восходящего солнца, и теперь рыщет по подземному миру, похожий на гигантского тупоносого червя, чувствуя души живых, которые еще можно сожрать. И с того же времени он сам сидит здесь, не двигаясь, полностью уйдя в свои мысли.

Теперь только одно держит его в мире живых, последний всплеск любопытства, который может удовлетворить только один человек, а потом смерть. Фаран ждал своего волшебника, Голона. Он приказал ему вернуться на парапет и узнать, что произошло с беженцами на болотах. Его не заботило, что случилось со жрецом в маске или с юным Илгиллом, только с Талассой. Но Голон, ушедший с рассветом, стал, без сомнения, одной из тысяч жертв пышущих огнем зубов демона. Волшебник, сотворивший демона, сам стал его жертвой. Да, ирония, но и подходящий символ Исса. Творец, съеденный своим собственным созданием, как червь, который пожирает свой собственный хвост.

Но если у какого-нибудь человека в Тралле и есть шанс выжить, то, конечно, только у него; но если Голон жив, тогда почему он до сих пор не вернулся, чтобы рассказать о том, что видел, когда настал рассвет?

Еще один кусок кирпича упал рядом с ним В конце концов Фаран пошевелился и поглядел вокруг себя. В первый раз он заметил бледность всех тех, кто вытаращив глаза смотрел на него и едва не расхохотался. Они, в отличии от него, дорожили той полужизнью, которая у них еще была, по-прежнему хотели жить дальше и дальше, даже когда солнце умрет и на земле воцарится мрак. Но он, почему он должен бояться? Могила не навевает ужас, если ты не в состоянии удовлетворить свои желания. Давай, Голон, приходи и скажи, что Таласса мертва, что все кончено; тогда можно будет спокойно сидеть и ждать, пока Некрон не покончит со всеми ними.

Издалека, перекрывая треск падающих стен, послышались пронзительные крики тех, кто умирал в более высоких этажах храма. Затем они услышали траурные стоны, когда на протяжении нескольких секунд одна за другой массивные внешние медные двери, ведущие в катакомбы, которые за месяц осады не смогла бы взять целая армия, согнулись и слетели со своих петель. А после лязга упавших дверей в зал пришел вакуум: воздух высосало из зала; бумаги взлетели вверх со столов, на которых лежали, свечи потухли. В сердце храма вошел демон, втягивая всех и вся в свою ненасытную утробу.

Фаран, не шевелясь, слушал, как он идет через храм: внезапно замолчали барабаны, которые всегда играли в храмовом святилище, потом ужасные крики донеслись из библиотеки. Затем мечущиеся в воздухе скомканные листы бумаги потянулись к двери в тронный зал. И вот он услышал, как чешуйчатые бока демона шуршат по стене около них. Гигантский червь втискивался все глубже и глубже под землю, спасаясь от солнца и притягиваемый этим помещением, где находились последние люди, еще дышащие в Тралле. Да, теперь слишком поздно, Голон не придет.