Станислав Романов - Больше, чем игра

9

Панихида должна была начаться в одиннадцать часов. Егор пришел за пять минут до назначенного времени. Лена увязалась с ним, хоть он и пытался ее отговорить: похороны — вещь такая… психологически тяжелая.

Черного костюма в гардеробе Егора не нашлось, да и жарко было бы нынче в черном костюме, поэтому Егор просто оделся строже, чем обычно, сменив привычные джинсы и клетчатую рубаху, на темные брюки и белую рубашку. Еще он повязал галстук.

Лена, понятное дело, одета была точно так же, как и накануне.

Возле дома, в котором жили родители Дениса Брагина, собралось уже довольно много народу. Из присутствующих, которые были постарше, Егор почти никого не знал, только мать Дениса да его старшую сестру. Из тех же, кто были помоложе, Егор знал почти всех — в основном, по художке.

Ленька был уже здесь, он подошел первым и оменявшись с Леной напряженно-безразличными приветствиями, сказал Егору:

— Я уж думал, что ты не придешь.

— Почему это? — спросил Егор. — Разве я опоздал?

— Да нет…

Со скрипом открылась дверь подъезда, и вышел отец Дениса. Егор едва его узнал — Брагин-старший так сильно постарел с тех пор, как они встречались в последний раз; было это на дне рождения Дениса, почти год назад…

Отец Дениса поправил два стоявших на асфальте табурета, подравнял их и обернулся ко вновь открывшейся двери. Оттуда четверо мужиков, покряхтывая от напряжения, вынесли гроб и поставили его на табуреты.

Егор увидел лицо Дениса — желтоватое, словно восковое — и вспомнил другое его лицо, на милицейской фотографии, искаженное, изуродованное смертью. Ему стало нехорошо. Тогда Егор закрыл глаза и стал вспоминать Дениса живым, как они познакомились на первом курсе, как Денис принес ему книжку Толкина, сказав: Вещь! Прочти обязательно, — как…

Завыли-заголосили непременные в таких случаях темные старухи. От их тоскливого воя мороз шел по коже.

Плакальщицы, — подумал Егор неприязненно. — Баньши.

Он открыл глаза.

Мать Дениса плакала навзрыд, некрасиво кривя красивое лицо. Отец Дениса неуклюже пытался ее успокоить. Потом замолчал.

Многие из женщин — и постарше, и молодые — плакали.

Егор взглянул в лицо стоявшей рядом Лены. Ее глаза были сухи, но губы ее были плотно сжаты в тонкую линию. Егор снова пожалел, что уступил и согласился взять ее с собой.

Потом разные люди говорили разные слова — вроде бы обязательные, но, на самом деле, никому не нужные.

А Егор стоял и спрашивал себя, почему он не чувствует никакой скорби или печали — ничего, только усталость и желание, чтобы все поскорее заканчивалось.

Егор еще раз окинул взглядом присутствующих на панихиде — и уцепился за лицо, которое никак не ожидал здесь увидеть. Ему просто не полагалось здесь быть. Но он пришел. Длинноволосый кассир из магазина японской аудио-видеотехники.

— Вот ведь гад, — сказал Егор вполголоса.

Ленька, однако, услышал и обернулся, удивленный неподходящими для похорон словами Егора.

— Кто?

— Да ван тот, длинноволосый. — Егор на какое-то мгновение отвлекся на Леньку, а когда снова посмотрел в прежнем направлении, то уже не увидел там доморощенного самурая.

— Где? — спросил Ленька, вертя головой. — Который?

— Смылся, — сказал Егор с досадой. — Сволочь.

На них стали коситься стоявшие рядом люди.

— Не ругайся, — шепнула Егору Лена. — Ты же на похоронах.

Заиграл оркестр. Не та сиплая и фальшивая команда спившихся лабухов, что кочует с одних похорон на другие, а свои же, знакомые ребята из музыкального училища. Они не играли похоронный марш, их мелодия была негромкая, печальная и по-настоящему красивая. Егор ощутил холодок под сердцем и ком в горле.

Четверо носильщиков снова взяли на руки гроб, занесли его в автобус, приспособленный под катафалк. Рядом стоял еще один автобус, и в него стали садиться люди. Далеко не все захотели поехать на кладбище, видимо, сочтя исполненным свой последний долг перед усопшим.

Егор заколебался. Ему, откровенно говоря, тоже не хотелось ехать на кладбище, но он вроде как должен был присутствовать до самого конца.

Он посмотрел на Лену.

— Я не поеду, — ответила она на его невысказанный вопрос. — Прости, но я что-то не очень хорошо себя чувствую. Пожалуй, вернусь в общежитие.

А отец Дениса, стоявший у дверей автобуса, спросил:

— Егор, ты едешь?

— Я должен поехать, — сказал Егор Лене. — Извини, что я не могу тебя проводить. — Он повернулся к Леньке. — Присмотри, чтобы все было в порядке. — И снова Лене, извиняющимся тоном: — Я должен.

До кладбища ехали почти полчаса, оно было за городом. На краю деревеньки в полтора десятка домов на холме стояла старая ветхая церквушка, и здесь же, внутри покосившейся ограды, погост.

— Дедушка с бабушкой тута лежат. Теперя, вот, и Денис, — сказала низенькая полная женщина, смутно знакомая Егору. Кажется, Денису она приходилась теткой. — Ничего, место хорошее, сухое… — Словно про новую квартиру говорила. Егор скрипнул зубами: не все ли равно теперь Денису, где он обретет последний приют?

Из автобуса вынесли гроб и по узеньким дорожкам между старых заросших могил донесли на руках до свежевырытой ямы на дальнем краю кладбища, возле самой ограды.

Произносили последние слова.

— Егор, — шепнул отец Дениса. — Скажи ты.

А что сказать? Егор не знал, но он подошел к гробу.

— Денис, — начал Егор. — Он был…

Горло перехватило. Егор смотрел на холодное восковое лицо лежащего в гробу друга и не мог ничего сказать. Он был — и все. Все. Кому теперь нужны слова?

— Прощай, друг, — тихо сказал Егор и быстро отошел в сторону. Ему хотелось плакать, но плакать он не мог, не умел.

Священник из сельской церкви прочитал молитву за упокой души раба Божия Дениса. Старухи в черных одеждах, похожие на ворон, вторили ему.

Гроб накрыли крышкой; застучали молотки. Женщины снова заплакали. На длинных полотенцах гроб опустили в могилу. Каждый, подходя, бросил по горсти земли. Бросил и Егор. Потом в дело пошли лопаты; те же самые мужики, которые носили гроб и опускали его в могилу, теперь засыпали яму землей. Они орудовали лопатами сноровисто, привычно, и скоро все было кончено. Отец Егора дал им водки.

Вот так, погребли по христианскому обычаю, — подумал Егор, глядя на небо. Есть ли кто-то там, наверху? И если есть, куда он смотрит?.. Небо было синее-синее, безоблачное.

С кладбища все выходили тихие, задумчивые. Медленно, чинно расселись по местам в автобусе и поехали обратно в город — на поминки.

Никто не обратил внимания, что и по пути на кладбище, и на пути с кладбища за автобусом, держась в некотором отдалении, неотвязно следовала белая хонда.