Хвост судьбы (СИ) - Валин Юрий Павлович
— Пусти его! — закряхтел Морверн.
Мальчишка, наконец, освободился, плюхнулся на землю, пополз подальше. Оскаленная девчушка извернулась в руках Морверна. Когти вцепились в бока — мужчина замер, предчувствуя беспощадную боль. Она пришла — Морверн стиснул зубы. Отшвырнуть, полоснуть шеуном — слетит светлая голова. Миг, — и Морверну стало легче. Когти вышли из тела. Девчушка обмякла. С лица уходила заметная тень шерсти, призрак усов перестал щекотать щеку. И оскал поблек. Лишь хвост яростно подергивался под мозолистой ладонью бывшего моряка.
— Аум… Я проклята. Ольно.
— Сейчас отпущу. Не дери меня.
— Нет. Тебе ольно.
Морверн попробовал поставить — ей лапы подгибались. Нет, ноги подгибались.
— Я — зверь, — шептала девчушка и, кажется, пыталась плакать. — Я себя не омню.
— Не болтай. Ты разумная.
Держал её, вроде как обнимал. Успокаивалась медленно, и вроде как чувствовал это Морверн. Наконец пробормотал:
— Пойду-ка я милорда нашего найду. Может, он с перепугу уже к Развилке подбегает.
Посадил когтистую на плащ, пошел к повозкам.
Эри скорбно сидел на мешке и зачем-то нюхал набранную в горсть чечевицу.
— Что, мозги прочищает? — поинтересовался Морверн. — Или тебе эта дрянь вроде нутта — пьянит?
— Пахучая. Южная, должно быть. Что там? Не кидается? Я вовсе не хотел, обидеть, — жалобно признался Эри.
— Она тоже не хотела. Семейная у вас дурь. Лампу найди или факел сделай. С провизией здесь разберись.
— Понял, — парень потрогал горло и перешел на шепот. — А что нам вообще делать-то?
— То, что я сказал. Только сначала тряпок на ленты нарви. Там шелк валяется…
С тряпками лорд-кухонник управлялся получше, чем со своим языком. Морверн поднял лохмотья куртки.
— О, боги, ты вовсе истечешь, — с ужасом забормотал Эри.
— Ты сегодня заткнешься или нет? Осел-болтун. Себе горло замотай. И где тот навоз сушеный, что ты заваривал?
Прикрытый котелок настоялся. Морверн осторожно снял крышку — пахнуло душисто.
— Ну что, когтистая, от кружечки не откажешься?
Гонорилья, до сих пор сидевшая неподвижно на корточках, медленно повернула голову:
— Ни человек, ни дарк. Огтистая?
— Ну. Можно еще фырчащей называть. Но когтистая — точнее.
— Ожно еще — давалкой хвостатой.
— Можно. Но если этак на рынке крикнуть — почти всё бабье обернется.
Всё то же движение утвердительное, нижней частью голого торса, весьма доходчиво выраженное. Вот к такому не привыкнешь.
Склонила головку спутанную:
— Ты ровью течешь. Я чую.
— Засохнет. И похуже бывало.
— Ты ечешь, но меня хочешь.
— Ну, если кто-то так голым задом виляет, то мысли являются. Я еще не забыл, что мужчиной числюсь. Ты пить-то будешь?
Лакала из кружки поднесенной мужской рукой. До дна выпила. Облизываясь, проурчала:
— Прирежь. Ну куда ак?
— Надо будет, прирежу. Ты скажи — ты вовсе бесполезная? Или нет? Жаль будет если такие коготки зря пропадут. Редкостная вещь. И мозги у тебя имеются. Тоже никчемная штука?
Обдумала не торопясь. Морверн еще кружку налил.
— Не знаю, — проурчала честно. — Думать огу. Но памяти лишаюсь. И безрукая. И людоедка. Дай опить. Просить позорно, да уж очень ссохлось. Я снег ела, к ручью одила. Как лед в животе. Не привыкла еще. Теплое юблю.
— Оно и понятно. Кому приятно мерзлятину грызть?
Держал кружку. Лакала, в глаза смотрела. Очи, огромные, карие, а зрачок как в янтаре плавает. Прервалась:
— Я оняла или нет? Пробовал?
— Не мерзлое. На юге дело было.
Пила уже не торопясь. Принялась облизываться:
— Поэтому еня жалеешь?
— Нет. Нравишься. Не в смысле — повалять. Честно по долгам платишь. Маловато я баб встречал, что насильникам яйца заодно с ногами отгрызают.
— Ты, видно, оже сполна платить любишь?
— Да не особо. Вечно слишком большой долг на себя вешал. Ну, гейс по-вашему. Хватит с меня.
— Никаких гейсов?
— Точно. Хоть немного свободным походить.
Пыталась кудри с лица стряхнуть. Морверн с трудом удержался, чтобы не помочь. Неуместно.
Справилась. Глянула пристально:
— А мне, начит, жить? Юдоедкой безрукой? Такой поможешь?
— Помогу. А ты мне поможешь, если случай выйдет. Только меня поменьше рви. Там до печени с ноготь мяса и осталось.
Опустила голову:
— Себя не омню.
— Приловчишься. По всему видно, оборотень ты. Только недоделанный. Как оно всё вообще вышло?
Сидели под плащом, потом легли у пламени. Морверн подкармливал огонь, вопросов почти не задавал. Сама говорила. Когтистым, понятно, не с кем разговаривать. Разве что с мертвяками. Но с пищей, вроде, болтать как-то глупо. Тем более, с промерзлой и невкусной.
Морверн слушал, к сглатыванию слов привык, да и вполне понятная история выходила.
—…отъехали, сразу растянули. Можно сказать, на виду Озерной я честь потеряла. Да какая это честь? Обида, слезы глупые, да крови чуть-чуть. Я выносливая…
… он говорит мне, — «становись». Я на мешки заползу, он сзади. Ртом им уже надоело, я неумелая. По-заячьи опять. Остальные шуточки отпускают, специально за повозкой тащатся, чтобы тент не заслонял…
…обещает, если все довольны останутся, то я до Авмора живой доеду, и мне доброго хозяина найдут. Пьют, я стараюсь, да они же бессильные, будто вьюна снулого теребишь. А мне неловко, даже сесть не могу — пятки болят. Дважды удрать пыталась — так по пяткам прутом лупили, чтобы шкурку не портить. Ох и больно. Никак не вытерпеть, рыбья шерсть. Потом еще за зубы неловкие били и просто так. Визжала я забавно…
…до конца я не одурела. Слышу всё. Они-то уж считают, что просто козу для дрючки везут. Понимаю, до Развилки рукой подать, да не довезут меня. Хлопотно со мной. Бежать бы, да я даже на ноги встать не могу. Понимаю — ночь последняя. Они меня, когда плохо старалась, грозили на осину у дороги надеть. Демонское дерево, не хотела я. Тут, думаю, пожалеют. Они и, правда, напоследок добрее стали. Хлеба дали, джином поят. Мне в животе тепло. Ложатся на меня и не больно. Когда третий залез, даже хорошо стало. Так сладко, что думала и не бывает так. И тут я себя потеряла…
…его догоняю. И так мне хорошо, что лапы не болят, что я быстрая такая, что делаю что хочу. И от крика его хорошо. Прыгнула. Затылок, косточки так нежно — хрусть! И сладко, будто снова я на спине пьяная и безмозглая валяюсь. Бедра аж дрожат. Прямо счастье…
…блюю, снова жру. Брюхо болит, а я остановиться не могу. Глотаю, глотаю… Они остывали быстро…
— Ты слишком голодная была. Могла и сдохнуть, — пробормотал Морверн. — Слушай, я пойду сопляка позову. Померзнет твой родич. Или всю провизию изведет. А ты пока вот о чем подумай — ты когда именно себя не держишь? Так вроде всё помнишь и разумно говоришь. Что из головы вываливается, а?
Морверн привел замершего парня. Эри помялся, подсунул в костер веток и сказал:
— Гонорилья, ты меня прости. Глупость про хвост сказал. От волнения думаю плоховато. Дурень я.
— Забудь, — проурчала родственница. — Я ебя не сильно подрала?
— Да что там, — мальчишка в смущении ухватил котелок. — Вот Морверна ты…
— Я озмещу, — девушка взглянула на молчащего Морверна. — Как смогу. Или он еня прирежет. Он обещал.
— Не сегодня. Спать пора. Ты, если что, услышишь? — спросил Морверн.
— Услышу. Учую. С этим, да и с пятками, орошо. Видно, в тешение за руки дадено.
— Ну и ладно. Устал я что-то, — Морверн уже давно боролся с головокружением.
— Ложимся, — когтистая попыталась получше разослать плащ на лапнике.
— Это… — надоедливый мальчишка заерзал. — Гонорилья, тебе одеться не нужно? Я там одежду собрал.
— Завтра, — пробормотал Морверн.
— Да, — проурчала когтистая. — Сытая я не мерзну, а с нарядом овозиться придется. Эри, ты еня Гонорильей не именуй. Я другая. Не леди, не еловек. Да и с детства мне то имя не нравилось. Мерзостное. Да?
