Меч Юга - Дэвид Вебер

- Ты можешь не пережить, - резко сказал Венсит, усталость и что-то еще ожесточили выражение его лица. - Но ты должен попытаться. Ты единственный, у кого есть хоть какой-то шанс выжить.

- Черт возьми, Венсит! Я...

- Молчи! - впервые за все их недели, проведенные вместе, голос Венсита потрескивал от гнева, и Кенходэн отступил от своей хлесткой ярости. И все же его собственный гнев не утихал; он рос.

- Думаешь, ты единственный, кто заплатил определенную цену? - резко спросил Венсит. - А как насчет крови на моих руках? Я наблюдал, как император отправился в битву, которую он не мог выиграть, - битву против своего собственного брата. Против человека, которого я любил, Кенходэн! Он был злым - настолько злым, что продал свое собственное имя - и все равно я любил его! - Лицо Венсита было напряжено, а его пылающие глаза были иллюминаторами в ад. - Я наблюдал, как умирают женщины и дети, которых я любил больше самой жизни, и я позволил им умереть, когда мог бы спасти их - потому что у меня... не было... выбора!

Кенходэн видел боль воспоминаний Венсита; только теперь он увидел ярость. И все же его собственная ярость ответила, разгораясь все жарче, потому что он знал, что старый волшебник был прав, что другие заплатили столько же, сколько и он. Но они обсуждали его жизнь, и его тлеющее негодование из-за своего беспомощного невежества разрушило внутреннюю настройку, которую он сделал. Ярость внутри него вспыхнула с новой силой, и он открыл рот, но Венсит безжалостно оборвал его.

- Ты - ключ, который я ждал более тысячи трехсот лет, чтобы повернуть. - Его голос был убийственно ровным. - Ты единственный человек, который может прикоснуться к этому мечу с шансом остаться в живых, и слишком многое поставлено на карту, чтобы ты мог отказаться. Конечно, это может убить тебя! Но это риск, на который я - мы - должны пойти!

- Будь ты проклят! - Кенходэн вскочил на ноги, каждый мускул дрожал от неразбавленной ярости. - Что я знаю о ценах, которые ты заплатил?! А как насчет цены, которую ты требуешь от меня?! Жизнь, которую я обрел за последние месяцы, - это все, что у меня есть, все, что ты позволил мне иметь, и ты просишь меня выбросить это! Будь я проклят, если сделаю это!

- Ты умрешь, если не сделаешь этого, - ледяным тоном сказал Венсит, и его холодность стала еще более резкой после рева Кенходэна. - Неужели ты настолько слеп, что не видишь, что мы стоим в самом сердце паутины? Вулфра мертва, но заклинания, которые она наложила, все еще могут убить нас, все еще могут отменить все, ради чего мы пришли сюда - все, ради чего я прожил свою жизнь, что дает хоть какую-то надежду спасти Норфрессу от судьбы Контовара. Если ты оставишь этот меч лежать, ты обречешь нас всех. Неужели твоя жизнь настолько драгоценна, что ты бросишь мир, чтобы спасти ее?

Последний вопрос был насмешкой, и Кенходэн почувствовал физическую тошноту от охватившей его ярости. Так вот какова была дружба белого волшебника! Предательство. Не предательство, порожденное целесообразностью, а нечто худшее. Смертельная ловушка во имя бездушного дела. Предательство того самого доверия, которого от него требовал волшебник и которое он оказал. Предательство тем более горькое, что оно было неизбежно, и потому что - да помогут ему все боги! - он позволил себе полюбить волшебника, который видел в нем только инструмент, расходуемое продолжение его собственной долгой, разъедающей вендетты.

И самым горьким, самым язвительным из всех было то, что он знал, что Венсит был прав. Его жизнь была менее ценна, чем жизнь целого мира, и он не имел права спасать ее такой ценой. Он был пойман в ловушку, вынужденный своей собственной моралью в той же степени, что и неумолимой волей волшебника, рисковать не по своему выбору, и его душа корчилась, как белое железо, в горниле его ярости, когда он осознал это.

- Хорошо! - прошипел он. - Я сделаю это - и пусть Фробус отправит твою душу в самый темный ад Крэйханы!

Его зеленые глаза вспыхнули, как лед, но Венсит просто пожал плечами и опустился на пятки. Гнев Кенходэна удвоился от его самоуверенного выражения лица, и он с рычанием повернулся спиной и потянулся за мечом.

Мир взорвался.

Колдовство, сплетенное вокруг меча - слой за слоем тайных плетений: заклинания Вулфры, заклинания волшебника с кошачьими глазами, древние обереги и бессмертное дикое волшебство - сердце самого меча - обрушились на Кенходэна с яростью лавины. Его мозг стал проводником невыносимой силы, и его мысли дымились тенью и кошмаром, бормоча, когда ужас впивался ледяными клыками в их хрупкую паутину. Он отшатнулся - меч в одной руке, забытый грифон в другой, ярость в его сердце - и свернутая кольцом сила обвила его и ударила дубинкой по коленям. Он рухнул на пол, и острие меча зазвенело о камень. Брызнули искры, когда камень и сталь встретились, и лезвие вонзилось на несколько дюймов в глубину этой неподатливой поверхности. Молния затрещала вокруг его запястья и руки в яростном узоре, и его голова откинулась назад, волосы разлетелись, мышцы горла напряглись, как кабели. Его зубы щелкнули, и кровавая пена выступила на губах и потекла по подбородку.

Для простого смертного он был охвачен припадком, но глаза Венсита увидели правду, и он побледнел, отбросив все притворство безразличия, наблюдая, как Кенходэн борется за свою жизнь. Ибо Венсит мог видеть пурпурный сверкающий кокон, окутавший его, мог видеть, как он становится обжигающим глаза фиолетово-зеленым, который сжимает разум, как клещи. Сводящий желудок блеск стал ярче, когда заклинание волшебника с кошачьими глазами заменило последнюю ловушку Вулфры, и природа опасности, грозящей Кенходэну, стала явной и ужасной.

Клыкастая голова возвышалась над диким облаком силы, ухмыляясь так, как будто это было то, чем она была - вся сущность демона, сгущенная и очищенная, запечатанная в крошечном кармане пространства и времени, чтобы забрать душу того, кто ее выпустил. Заклинание скрыло природу демона, его присутствие, даже от Базела Бахнаксона, и концентрированная дикость - сфокусированная и направляемая тем же самым заклинанием - могла бы уничтожить даже такого могущественного защитника Томанака, как он, своим внезапным натиском. У меньшей силы не было никаких шансов против этого,