Джордж Мартин - Воины

— Это мне напоминает те времена, когда я был маленьким и наша семья ходила в церковь. Полковник становится нашим пастором.

— Видно там что-нибудь? — поинтересовался Дурадо.

— Никакого движения, только дымка от жары.

— Завтра будет иначе.

Клайн услышал похрустывание камней под солдатскими ботинками — Дурадо зашагал прочь. Клайн прятался под рваным шерстяным одеялом. Форма на Клайне была минимальная: рыжевато-коричневые шорты и выгоревшая под солнцем пустыни рубашка с коротким рукавом. Головным убором ему служила прославленная «кепи бланк», белая фуражка легионера, с плоским круглым верхом и черным козырьком. Она тоже сильно выгорела на солнце. Отвороты фуражки прикрывали шею и уши, но для лучшей защиты он воспользовался одеялом, чтобы прикрыть голые руки и ноги, а заодно и лежащие рядом камни, чтобы те не раскалялись слишком сильно и не обжигали его.

Рядом с Клайном лежала его винтовка МАС-36 с продольно-скользящим поворотным затвором, чтобы быстренько прицелиться и снять снайпера, если тот таки покажется. Конечно, так Клайн демаскировал бы свою позицию, навлек на себя вражеские пули, и ему пришлось бы сменить наблюдательный пункт. А поскольку он разровнял для себя местечко и вообще устроился с максимально возможным здесь удобством, он предпочел бы отложить стрельбу на завтра.

Вражеские? Он использовал это слово чисто машинально, но в данных обстоятельствах оно ему не понравилось.

Да, спусковой крючок подождет до завтра.

На самом деле его звали не Клайном. Семь лет назад, в 1934 г., он пришел в старый форт в Венсене, пригороде Парижа, и вступил добровольцем во французский Иностранный легион. Иностранный легион называли так потому, что это была единственная часть французской армии, куда принимали иностранцев.

— Американец! — фыркнул сержант.

Клайн получил чашку кофе, хлеб и водянистый фасолевый суп. В переполненной казарме он спал на соломенном тюфяке на самом верху трехэтажной металлической койки. Два дня спустя его с еще двумя десятками новобранцев, по большей части испанцев, итальянцев и греков плюс один ирландец, отправили на поезде на юг, в Марсель. Там их погрузили в провонявшийся трюм, где их тошнило все два дня плавания по бурному Средиземному морю до Алжира. Наконец грузовики доставили их по пыльной, ухабистой дороге в штаб-квартиру Легиона в далекий городок Сиди-бель-Аббес. Жара стояла неимоверная.

Там Клайна допросили. Хотя репутация Легиона притягивала к себе многих преступников, скрывающихся от правосудия, на самом деле там отлично понимали, что из преступника трудно сделать дисциплинированного солдата, и наихудших гуда не принимали. В результате каждого кандидата подробно расспрашивали и его прошлое изучали максимально тщательно. Многие добровольцы, не являясь преступниками, зашли в жизненный тупик и хотели начать с чистого листа, а заодно и получить шанс сделаться гражданами Франции. Если Легион принимал их, им давалось разрешение выбрать новое имя и получить документы на него.

Клайн определенно очутился в тупике. Прежде чем приехать во Францию и завербоваться в Иностранный легион, он жил в Соединенных Штатах, в Спрингфилде, штат Иллинойс, где Великая депрессия лишила его работы на заводе и отняла возможность прокормить жену и малютку дочь. Он попал в плохую компанию и стоял на шухере во время ограбления банка, в ходе ко торою был убит охранник, а добыча составила всего двадцать четыре доллара девяносто пять центов. Он на протяжении месяца скрывался от полиции, а за это время его дочь умерла от коклюша. Обезумевшая от горя жена вскрыла себе вены и скончалась от потери крови. Единственное, что помешало Клайну последовать ее примеру, эго твердая решимость наказать себя, и эта цель в конце концов привела его к самому экстремальному поступку, какой он только мог вообразить. Начав с заметки в газете, случайно найденной на улице, он завершил свое мучительное странствие в роли кочегара па судне, что доставило его в Гавр, а уже оттуда он пешком добрался до Парижа и записался в Легион.

Согласно той газетной заметке, сложно было бы отыскан» более тяжкий образ жизни, и Клайн обрадовался, обнаружив, что газета даже преуменьшила. Ухитрившись скрыть свое криминальное прошлое, он переносил казавшуюся бесконечной муштру, стрельбы, тренировки по рукопашному бою, марш-броски и прочие проверки на выносливость, что приносили ему удовлетворение, несмотря на сопровождавшую их боль. В конечном итоге он получил удостоверение, официально подтвердившее его вступление в ряды Легиона, и почувствовал, что и вправду начал с чистого листа. Так и не простив ни себе, ни миру, ни Господу утраты семьи, он ощутил неожиданно глубокое родство с сообществом, сделавшим частью своего кредо девиз «Живи наудачу»[43].

Ирландец назвался Рурком. Поскольку они с Клайном были единственными, кто в их учебной группе новобранцев говорил по-английски, за долгие месяцы обучения они подружились. Как и все прочие легионеры, Рурк лишь изредка и смутно упоминал о своем прошлом, но его умение обращаться с винтовками и взрывчаткой навело Клайна на мысль, что прежде его друг входил в состав Ирландской республиканской армии, убивал английских солдат в надежде вынудить англичан убраться из Ирландии и отправился искать убежища в Легионе после того, как британская армия пообещала использовать все доступные им методы, но изловить его.

— Ты же, наверное, не католик? — спросил Рурк как-то вечером, после того как они проделали пятидесятимильный марш-бросок по изматывающей жаре. Его высокий голос звучал мелодично, невзирая на боль — они в этот момент перевязывали волдыри на ногах.

— Нет, я баптист, — ответил Клайн, но тут же поправился: — Во всяком случае, так меня воспитывали. Но я больше не хожу в церковь.

— Как-то маловато я встречал баптистов в Ирландии, — пошутил Рурк. — Ты знаешь свою Библию?

— Отец читал ее вслух каждый вечер.

— «Легион имя мне», — процитировал Рурк.

— «Ибо нас много», — отозвался Клайн. — Евангелие от Марка. Так одержимый сказал Иисусу, пытаясь объяснить, сколько в нем бесов... Легион. — Это слово наконец заставило Клайна осознать, к чему клонит Рурк. — Ты хочешь сказать, что мы — черти?

— Именно так сержант нас и назвал после этого марш-броска.

Клайн, не удержавшись, рассмеялся.

— Конечно, сержант хотел, чтобы враги считали нас чертями, — произнес Рурк. — Ведь именно так назвали легионеров мексиканцы после сражения при Камероне, верно?

— Да. «Это не люди, это черти».

— У тебя хорошая память.