Виктория Дьякова - Доктор Смерть

— Но я надеюсь, что спуталась она с ним по сердечной части, — произнесла Маренн вслух, усаживаясь в кресло напротив де Трая. — Уж никак не по политической. Никогда не поверю, что Коко решила заняться политикой. Она всегда слишком занята модой.

— Конечно, по сердечной, — легко подтвердил де Трай. — Но теперь всем женщинам, которые одобряли политику коллаборационизма, а уж тем более тем, кто крутил романы с немцами, придется ответить. В глазах народа они заслуживают публичного наказания. Народ требует справедливости.

— Народ требует? — Маренн усмехнулась, разглядывая, как искорки света играют в гранях бокала. Давненько она не слышала ничего подобного. Уж тем более не ожидала услышать подобного во Франции от выходца из дворянской семьи, история которой насчитывает почти тысячу лет. Вот что значит, решающую роль в победе над нацизмом сыграли Советы и Сталин. Теперь их риторика популярна, заразительна.

— А в чем виноваты женщины? — спросила она, не отрывая глаз от бокала. — Это они сдали Францию Гитлеру? Или сбежали в Лондон, или куда-то еще, — она хотела сказать в Москву, но воздержалась. — Разве женщины не принесли жертву в восемнадцатом, вместе со всей нацией, разве не выдержали они разлук, не перенесли потерь, чтобы немцы никогда больше не ступили на нашу землю? Так почему же они не только ступили, а очень вольготно на ней пожили целых пять лет. Виноваты женщины? — она усмехнулась.

— Ну, конечно нет! — де Трай явно растерялся. — Но это общее настроение. Ты знаешь, какую роль в движении Сопротивления сыграли коммунисты, у них огромная поддержка по всей стране. Чтобы заручиться ей, де Голль согласился ввести Мориса Тереза в правительство. Тот же настоял на организации «комитетов по чистке».

— Каких комитетов? — Маренн вскинула голову. — По чистке? Ну, это просто как во время революции 1789 года. А гильотины не предвидится? Или обойдутся тривиальными методами, расстрелом, например.

— Да, кого-то и расстреляют, — ответил де Трай с вызовом. — Кто заслуживает. А обойти Мориса Тореза Шарль никак не мог, — теперь он уже вроде как оправдывался. — Да, методы коммунистов спорны. Но пойми, если бы де Голль был здесь, во Франции, если бы он сам находился в подполье! Но он эмигрант, диссидент. К тому же на Морисе Торезе настаивает Москва. Де Голль был приглашен к Сталину, тот признал его и поддержал. Так что в некоторой степени он зависит от Советов не меньше, чем от Англии, которая предоставила ему убежище.

— Я так и поняла, — Маренн кивнула. — Рука Сталина прослеживается четко. Создать комитеты, навести беспредельный страх, это все очень на него похоже. И что же, Коко попалась в лапы такому комитету?

— Да, ее арестовали в отеле «Риц». Двое сотрудников явились к ней в комнату и без всяких деликатностей потребовали, чтобы она следовала за ними. Она сопротивлялась, назвала всех маки «фифишками», но потом все-таки подчинилась. Куда денешься? Когда ее выводили из отеля, она громогласно заявляла, что никогда не видела более уродливых рубашек, чем на этих молодых людях и более страшных сандалий, где только шьют подобное! — де Трай рассмеялся. — В общем, все они головорезы, приспешники Робеспьера, душегубы. Франция оказалась в руках безумцев.

— И что же? — Маренн насторожилась. — Как ее отпустили?

— Толком не знаю, — де Трай пожал плечами. — Пробыла она на допросе недолго. Говорят, позвонил лично Черчилль. Ты знаешь, она была знакома с ним, и, видимо, заранее заручилась поддержкой. Так что ее отпустили, и она благополучно выехала в Швейцарию. А магазин работает, там теперь толпятся американцы. Покупают «Шанель № 5» для своих подружек.

— Подружки будут довольны, — задумчиво промолвила Маренн. — Я очень надеюсь, что Франция хорошо выучила уроки Великой революции и не даст снова повести себя по кровавому пути. Она знает, куда заводят такие дорожки.

— Не знаю. Это все пустое, — де Тай наклонился к ней.

Маренн вздрогнула, она почувствовала, как все внутри нее напряглось. За окном темнело. Сквозь полураскрытую дверь из будуара с стиле Людовика Пятнадцатого, где они сидели, виднелась спальня, укрытая горностаевым покрывалом кровать под алым балдахином. Конечно, он приехал сюда не для того, чтобы обсуждать Шанель.

— Мари, я часто думал о том, сможешь ли ты простить меня, забыть, что случилось тогда, — он понизил голос и неотрывно смотрел ей в лицо. — Ведь прошло столько лет. Каких лет! Мы оба так много пережили. Казалось бы, все должно остаться в прошлом. Но я могу сказать о себе — для меня это не так. Все в прошлом кроме тебя. Ты для меня такая же, какой я увидел тебя тогда, во время Первой мировой, под Верденом. Рядом с маршалом. Ты для меня Марианна. И все, что я чувствовал тогда, живо и сейчас. Несмотря на годы, несмотря на войну. Мари, одно твое слово — я брошу все и всех. Меня не остановит даже папа римский.

Он протянул к ней руку. Айстофель зарычал. Маренн отшатнулась. Не потому что испугалась. Ее взгляд снова обратился к спальне. Она вдруг подумала, что два года назад Скорцени последним был здесь. И после него никто уже не ложился в эту постель. Она словно воочию увидела, как он садится на край, расстегивает черный китель, протягивает к ней руку, точно так же, как сейчас де Трай, обнимает ее… Нет, она не сможет позволить того, чтобы кто-то другой занял его место, возможно, даже никогда. Даже если сам Отто никогда не приедет сюда снова. Она не допустит никого в эти воспоминания. Пусть Отто не вернется к ней, он будет жить с ней в этой комнате. Она не даст потухнуть памяти даже тогда, когда состарится, и все станет далеким прошлым. «Я буду ждать тебя всегда. Здесь», — обещала она ему в сорок третьем. И даже сама не знала тогда, насколько твердым окажется ее намерение исполнить это обещание.

— Я прошу тебя, уезжай, — она увидела, как взгляд Анри меркнет, как лицо его бледнеет. Он не ожидал отказа. А чего же он ожидал?

— Уезжай, — настойчиво повторила Маренн. — Зачем бередить раны? Нет смысла возрождать то, что умерло. Ты сам все решил, у тебя — семья, жена, сын. Надо думать о них. А обо мне — забыть.

Де Трай распрямился. Она опустила голову, зажмурила глаза — и опять увидела себя, в тридцать третьем, как под проливным дождем спешила по перрону, держа за руки заспанных Штефана и Джилл. Они тянулись за ней, не понимая, куда они едут, зачем и почему ночью, зачем их вытащили из теплой постели на дождь. Длинный шлейф черного платья, пошитого Шанель, грязный и мокрый, метался по лужам. Волосы намокли от дождя, по лицу беззвучно текли слезы, мешаясь с дождевыми каплями. Сзади носильщик тащил чемоданы и все спрашивал:

— Какой поезд, мадам? Какой поезд?