Роберт Сильверберг - Хроника Маджипуры. Валентайн Понтифик

— Какой исцарапанный! Разве ты не умеешь бегать по лесу?

— Я не хотел, чтоб ты ушла.

— Ну, далеко я бы не ушла… Знаешь, я долго за тобой следила, пока ты меня заметил. Ты из хижины, правильно?

— Да-а, а ты? Где ты живёшь?

— Здесь и там, повсюду,— прозвучал мелодичный ответ.

Он смотрел на нее в изумлении. Красота ее восхищала, бесстыдство потрясало. Ему подумалось, что она вполне может оказаться галлюцинацией. Откуда взялась? Что делает обнаженная девушка одна в этих дебрях?

Девушка?

Конечно, нет, дошло до него с внезапной краткой горечью ребенка, жаждавшего во сне сокровища, обретшего его, и проснувшегося. Вспомнив, как легко метаморф стал его отражением, Нисмайл понял, что это просто какая-то шалость, маскарад. Он пристально изучал ее, выискивая признаки метаморфа: следы желтоватой кожи, острые выпирающие скулы, косящие глаза. Выискивал эти следы на бесстыдно-веселом лице, но тщетно. Во всех отношениях она выглядела человеком. И тем не менее… поскольку встретить здесь кого-нибудь из соплеменников было просто-напросто невероятно, а кого-нибудь из пуириваров — вполне возможно, то…

Он не хотел верить в это, и решил воспринимать возможный обман сознательно и доверчиво, в надежде со временем больше поверить в ту, кем она казалась.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Сэрайс. А тебя?

— Нисмайл. Где ты живешь?

— В лесу.

— Значит, тут неподалеку поселок?

Она дернула плечом:

— Я живу одна.— Она подошла к нему. Он почувствовал, как напрягаются его мускулы по мере ее приближения. В животе что-то ёкнуло, кожу словно обожгло — это девушка легонько коснулась порезов от ветвей на его руках и груди.— Больно?

— Начинают болеть. Я их промою.

— Да, пожалуй. Давай вернемся к запруде. Я знаю тропку получше той, по которой ты мчался сломя голову, Иди за мной.

Она отошла в сторону, раздвинула ажурные ветви густой заросли папоротников, открыв узкую, но хорошо утоптанную тропинку. Грациозно рванулась вперед, и он побежал следом, восхищаясь легкостью ее движений, игрой мышц спины и ягодиц. Он нырнул в воду секундой позже нее, взметнув фонтаны брызг. Холодная вода успокоила саднящие царапины. Когда они вышли из воды, его властно потянуло привлечь девушку к себе и обнять, но он не посмел. Они растянулись на поросшем мхом берегу. В глазах ее сверкало озорство, недоброе озорство.

— Моя хижина недалеко,— сказал он.

— Я знаю.

— Не хочешь заглянуть туда?

— В другой раз, Нисмайл.

— Хорошо, в другой, так в другой.

— Откуда ты? — поинтересовалась она.

— Я родился близ Замка Горы. Знаешь, где это? Я был придворным живописцем Венценосца, но не обычным — я пишу душой. Понимаешь, это… как бы переносишь душой картину на холст… Я могу показать. Я смотрю на что-нибудь внутренним взором, проникаю в его суть и охватываю душу увиденного своим подсознанием, затем впадаю в транс, почти засыпаю, преобразую увиденное в что-то свое и переношу на холст.— Он помолчал.— Это лучше увидеть.

Она, кажется, почти не слушала его.

— Ты хочешь ко мне прикоснуться, Нисмайл?

— Да. Очень.

Густой и мягкий мох напоминал толстый ковер. Она подкатилась к нему, и рука его нависла над ее телом, и тогда он заколебался: он был убежден, что она метаморф и играет с ним в какую-то извращенную игру Меняющих Форму, и наследие тысячелетнего страха и ненависти поднялось в нем. Он страшился ее прикосновения, боялся найти ее кожу липкой и отвратительной, какой, по его мнению, должна быть кожа метаморфов. А еще он боялся, что она изменится, обернется чуждой тварью, когда будет покоиться в его объятиях. Глаза ее приблизились, губы раскрылись, язычок дразняще мелькнул за белыми зубами, как змеиный,— она ждала. В ужасе он заставил свою руку лечь на ее грудь. Кожа была теплой и упругой, чувственной плотью человеческой женщины — настолько он мог припомнить после стольких лет одиночества. С тихим вскриком она прижалась к нему, На один пугающий миг безобразный образ метаморфа мелькнул в сознании — угловатый, длиннорукий, длинноногий, безносый, но он отмел его прочь и, приподнявшись, лег и вдавился в ее сильное гибкое тело.

Долгое-долгое время спустя они лежали бок о бок, умиротворенные, сцепив руки и ничего не говоря. Даже когда пошел легкий теплый дождь, не шевельнулись, позволяя быстрым острым каплям свежестью омывать разгоряченные тела. Наконец он открыл глаза и обнаружил, что она смотрит на него с сильным любопытством.

— Я хочу нарисовать тебя,— сказал он.

— Нет.

— Не сейчас. Завтра. Ты придешь ко мне в хижину, и…

— Нет.

— Я уже несколько лет не пробовал писать. Для меня очень важно начать сызнова. И я очень хочу написать тебя.

— А я очень этого не хочу,— ответила она.

— Пожалуйста!

— Нет,— повторила Сэрайс мягко, откатилась от него и встала.— Рисуй джунгли, запруду. Только не меня, Нисмайл, хорошо?

Неторопливым жестом он дал понять, что согласен.

— Теперь я пойду,— сказала она.

— Скажи, где ты живешь?

— Я уже говорила. Здесь и там. В лесу. Почему ты задаешь такие вопросы?

— Я не хочу терять тебя, а если ты исчезнешь, откуда мне знать, где искать?

— Но я ведь знаю, где тебя найти,— засмеялась Сэрайс. — По-моему, этого хватит.

— Ты придешь завтра ко мне в хижину, да?

— Да.

Он взял ее за руку и потянул к себе. Но теперь уже колебалась она. Тайна ее стучала в висках. Она не сказала ничего, кроме своего имени. С трудом верилось, будто она, как и он, в одиночестве живет в джунглях и бродит по ним из прихоти, но он сомневался что сумеет отыскать и указать ей несоответствие между ее— словами и действительностью. И все-таки самое вероятное объяснение — она метаморф, впутавшийся по непонятной причине в связь с человеком. Он всеми силами сопротивлялся этой мысли, но был слишком здравомыслящим, чтобы отвергнуть ее напрочь. С другой стороны, она выглядела, как человек, чувствовала, как человек, вела себя, как человек. Неужели метаморфы столь далеко заходят в своих перевоплощениях? Его подмывало спросить прямо, выложить свои подозрения, но это было бы просто глупо — она и так ничего не сказала, и ясно, что не ответит. И он оставил все вопросы при себе. Она мягко высвободила руку, улыбнулась, послала ему воздушный поцелуй и, шагнув к окаймляющим тропу папоротникам, исчезла из виду.

Весь следующий день Нисмайл прождал ее дома. Она не пришла, и это почти не удивило его. Встреча казалась сном, фантазией, интермедией вне времени и пространства. Он даже не надеялся увидеть ее снова. К вечеру достал из привезенного с собой мешка холст, натянул на самодельный подрамник, собираясь запечатлеть открывающийся из окна хижины вид, когда сумерки окрасят воздух. Он долго изучал пейзаж, проверяя вертикаль стройных деревьев относительно тяжелой горизонтальности густых зарослей желтых ягодных кустов, и в конце концов покачал головой и убрал холст. Ничто в окружающем мире не нуждалось в перенесении на картину. Он решил утром подняться вверх по речке за луг к более обещающей сцене, где мясистые красносочные побеги торчали, как резиновые шипы, из глубоких расселин в скалах