Дмитрий Денисов - Изначальное желание

Я снова расхохотался, медленно подходя ближе.

— Тайла, Тайла! — твердил я, не сводя с нее горящего возбужденного взгляда. Горящего в буквальном смысле. Глаза светились не так как у хищника, но много ярче.

— А ведь я заплатил за ночь, — напомнил я. — Ночь еще не прошла.

— Нет! Нет! — толчками рвалось из ее груди.

— Да… да… — мягко зашипел я.

— Нееет…

— Дааа…

— Кто тыыы…? — зарыдала девушка, падая мне в ноги.

Я присел на корточки и простер над ней руку. С нее срывались густые еще теплые капли.

— Я? Я же сказал — это неважно. Разве это важно, особенно теперь, когда ты знаешь, кто я, и на что способен.

— Пощади, молю тебя… не губи…

Я бережно погладил ее растрепанные темные волосы, вытирая о них кровь.

— Выходит, ты хочешь жить?

— Даааа… — скулила она.

Я тихо рассмеялся, с силой сжал ее загривок, и потянул, разворачивая лицом к себе.

— Так запомни, милая, это самое первое ваше желание. А значит главное. Жить, жить, жить… вот в чем смысл бытия — в жизни. И презрен тот, кто мыслит иначе. Презрен тот, кто мечтает о смерти, будучи полон сил. Ибо навязано это иной волей, иным разумом, который жаждет лишить невинного жизни, во имя своих интересов. Во имя своей алчной утробы. Еще больше презрен тот, кто мечтает о смерти чужой. Кто убивает себе подобного, дабы жизнью его насытить свою.

Она часто захлопала глазами и робко залепетала:

— Но ты… ты… ты ведь убил их…

— Да. Это так.

— Но… ты бесчеловечен…

— Ибо не человек я!

— Кто же?

— Неважно!

— Ты Дьявол!

— Зови как хочешь!

— Ты сгоришь в аду!

— Нет рая и ада, но есть ваш мир, где рай и ад слились, — с усмешкой цедил я. — Для многих из вас он ад, так как ныне пребываю я здесь. Но для меня он рай, так как есть вы. Те, кто наполняет меня силой. Те, чью кровь я пью. Пью и упиваюсь! Ха-ха-ха!!!

Я притянул ее за волосы к себе. Тайла задергалась, но я легко ударил ее по лицу. Она безвольно обмякла, точно тряпичная кукла. Понимала — брыкаться бесполезно. Я погладил ее по голове — она сжалась, ожидая удара. Но я был, как никогда нежен. Затем я поднял ее подбородок и откинул слипшиеся пряди. Она зажмурилась, будто желая отгородиться от навеянного кошмара. Но я не исчезал. Холодной шершавой ладонью провел по ее щеке. А после поцеловал. Еще раз и еще.

Она опешила от неожиданности, и, наконец, раскрыла глаза. Какими они показались родными и близкими. Я невольно залюбовался ее красотой. Вся жизнь промелькнула в ее глазах — я смотрел в них, словно в волшебное зеркало. Смотрел долго, вдыхая ее тревожную память, очень часто затуманенную тяжелыми испытаниями, горем и невзгодами. Смотрел и понимал, что не лгала, и действительно желала спасти меня от своих разбойников, почуяв во мне неведомого спасителя. Так как ненавидела она эту таверну и этих людей…

Людей?

Она не считала их таковыми!

Я снова подался вперед, но на сей раз, поцеловал ее в щеку, и провел по ней языком. О, как дурманили ее слезы. Эти неописуемые крупные капли, похожие на живые бриллианты. Слезы — как символ искренности, потому как не бывает слез фальшивых. Только искренний страх, обида, сожаление и горечь могут вызвать их. Или искренняя радость, смех и веселье. Но не притворство. Я долго наслаждался ее слезами, вылизывая ее лицо гибким холодным языком, а она не понимала в чем дело. Но покорно молчала, растерянно хлопая большими глазами — гадала, чего еще я пожелаю.

Вдруг резкий запах ударил в меня, едва не опрокинув. От нее запахло силой и желанием, и острой необузданной страстью. Ее охватило неуемное пламя, которое едва не обожгло. Она схватила меня за шею, и принялась порывисто целовать. Признаюсь честно, такого я не ожидал. Чего угодно, но только не такого.

Но я не стал долго размышлять — я ответил ей с той же самой внезапной страстью, с тем же мгновенным желанием и необъяснимым порывом, который присущ всем в подобные минуты. Когда, пережив тяжелое испытание, человек впадает в особое состояние. И в эти мгновения законы реальности и бытия не властны над ним.

Я рвал на ней одежды, пытаясь добраться до прекрасной плоти. Рвал дико, и в мелкие клочья. Она же в свою очередь помогала мне, и я уже вдыхал ее глубинные тайные желания. В них одежда для нее стала символом прошлой жизни. Той жизни, что завершилась несколько минут назад. Той жизни, с которой она спешила расстаться навсегда. И, чувствуя ту ненависть, я порвал на ней все, что мог. Порвал и разметал по сторонам. Она лежала, перепачканная кровью и грязью, ослепительно прекрасная и беспомощная, манящая и отвратительная, вся пропахшая чужими страхами и своими желаниями. Настолько дерзкими, что даже у меня волосы вставали дыбом. Равно как и…

А после я с животной грубостью и вожделением набросился на нее. И овладел ею. О, какими сказочным и блаженными оказались те мгновенья. Нет, вы даже не представляете, каково это овладеть невероятно красивой девушкой в лужах еще теплой крови ваших врагов… Хотя и не были они мне врагами. Но жертвами, которые подарили мне силы, ведь кровь есть символ силы.

Я люблю кровь.

Да, я таков!

Какими громкими и судорожными были ее стоны, каким звериным и утробным мой рык. Как трепетно дрожала она и извивалась, когда чувствовала, как я пронзаю ее. Мы барахтались в липкой остывающей крови, среди скользких останков тел. Они нисколько не вызывали отвращения, но возбуждали безмерно. Особенно оторванные головы с широко распахнутыми глазами — они взирали на нас с черной завистью и затаенной злобой. Эти мгновения чудовищно дикого счастья слились в вечность, и для нее недавний ад внезапно превратился в рай. Такое она испытывала впервые. Да и я тоже. Я делал с ней все, что могло заблагорассудится, все, что только мог пожелать. Вернее, что желала она.

А она желала всего. И сразу.

Как жаль, что никто не шел той ночью мимо нас. Каким бы удивлением осветилось его лицо, когда он увидел бы подобное. Признаюсь честно, мы бы сразу вовлекли его в нашу игру, неважно какого он был бы пола. Я просто разорвал бы его на куски, и свежей кровью полил бы ее тело…Но благо, никто так и не появился, лишь только луна стала свидетелем такого страшного таинства. Она долго наблюдала за нами, долго слушала бессловесный диалог, наполненный выкриками, стонами, всхлипываниями и визгами. А также приглушенным рычанием. Если бы кто-то услыхал нас, то, очевидно, решил бы, что обезумевший волкодав терзает свою хозяйку.

Но то была лишь музыка нашей любви.

Ночь теряла свою власть. Мы слились в последней судороге, и вдруг разом обмякли. Но расслабляться нельзя — скоро на улицах будут люди. Луна уже скрылась, устав лицезреть любовно-трагический вандализм. Зашумели далекие деревья, встревоженные горным ветром. На востоке хмурились тучи, подкрашенные новорожденными блеклыми лучами.