Майкл Муркок - Вечный герой

— Мир…

— Но удовлетворятся ли они перемирием?

— Возможно.

— Ну, во всяком случае, Вьетнама-то им будет недостаточно. Им будет мало, пока в их власти не окажется вся Азия… А затем — и весь мир…

— Но мы же не звери.

— Мы должны уподобиться диким зверям. Они-то ведь давно им уподобились.

— Но если бы мы попытались…

— Мы уже пытались.

— Разве?

— Пламя можно погасить лишь встречным огнем.

— Разве другого способа нет?

— Другого — нет.

— Но дети…

— Другого способа нет.

Ружье. Меч. Бомба. Лук. Вибропистолет. Огнемет. Боевой топор. Дубинка.

— Другого способа нет…

Я плохо спал в ту ночь на борту флагманского корабля под дружный плеск весел, барабанный рокот, поскрипывание шпангоутов и шум речной волны. В памяти мелькали обрывки разговоров, какие-то фразы, чьи-то лица мучили меня, не давая уснуть. Тысячи исторических событий прошли перед моим мысленным взором. Миллионы различных лиц. Но ситуация в целом не менялась. И основной довод, повторенный на бесчисленном множестве языков, оставался прежним.

Лишь когда я, сбросив с себя этот полусон, решительно поднялся, в голове моей немного прояснилось, и я поспешил на палубу.

Что же я за существо? Почему мне все время кажется, что я навечно приговорен скитаться из одной исторической эпохи в другую, всюду исполняя одну и ту же роль? Что за шутку — поистине космического масштаба! — сыграла со мной судьба?

Прохладный ночной воздух остудил мое лицо; лунный свет пробивался сквозь легкие облачка длинными лучами, и мне из-за движения корабля лучи эти вскоре стали казаться спицами какого-то гигантского колеса. Словно колесница неведомого бога провалилась сквозь непрочный настил облаков и увязла в более плотном воздухе у поверхности земли.

Я посмотрел на воду и увидел, как облака отражаются в ней, как они раздвигаются, пропуская на землю лунный свет. Ту же самую луну я видел и в бытность свою Джоном Дэйкером. С тем же равнодушным видом и спокойствием наблюдала она за ужимками и прыжками людей на той планете, вокруг которой обращалась сама. Сколько несчастий видела эта луна? Сколько трагедий? Сколько нелепых войн и завоеваний? Сколько сражений и убийств?

Облака вновь сошлись плотнее, и воды реки почернели, словно желая сказать мне, что я никогда не получу ответа на мучающие меня вопросы.

Я стал смотреть по сторонам. Мы проплывали мимо густого леса. Вершины деревьев отчетливо прорисовывались на фоне более светлого неба. Время от времени слышались крики каких-то ночных животных, и мне показалось, что в криках этих слышится тоска одиночества, растерянность, какая-то жалоба. Я вздохнул, оперся на перила и стал смотреть, как светлеет сероватой пеной вода под дружными ударами весел.

Видимо, лучше мне смириться с тем, что я снова вынужден сражаться. Снова? Но в каких сражениях я участвовал раньше? Где? Что означают мои невнятные воспоминания? Каково значение моих снов? Единственный простой ответ на этот вопрос — ответ с точки зрения прагматика (и, уж конечно, такой, какой лучше всего поймет Джон Дэйкер) — заключается в том, что я сошел с ума. Мое воображение было перегружено. Может быть, я никогда и не был Джоном Дэйкером? Может быть, и он тоже всего лишь плод моего больного воображения?

Я должен сражаться снова.

Вот и все, что можно на этот счет сказать. Я уже согласился играть эту роль и должен доиграть спектакль до конца.

В голове у меня начало проясняться, как только зашла луна и восток начал потихоньку светлеть.

Я смотрел, как восходит солнце, как огромный алый диск с величественным спокойствием выплывает в небеса, словно желая знать, что это за звуки тревожат тишину, царящую вокруг, — чей это грохот барабана, скрип весел?

— Не спится, лорд Эрекозе? Я вижу, вам не терпится поскорее в бой.

Только шуток Каторна мне и не хватало.

— Я решил посмотреть, как восходит солнце, — сухо сказал я.

— И как садится луна? — Что-то в голосе Каторна было такое, чего я сразу не понял. — Вам, верно, вообще ночь нравится, лорд Эрекозе?

— Иногда да, — ответил я. — Она полна покоя. Ночью мало что способно помешать думать, — последние слова я произнес с нажимом.

— Да, это так. Но в таком случае у вас много общего с нашими врагами…

Я нетерпеливо обернулся к нему, вглядываясь в его темное лицо, и сердито спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду лишь то, что и элдрены тоже вроде бы склонны ночь предпочитать дню.

— Ну, если в отношении меня это окажется правдой, господин мой, то в грядущей войне это будет большим преимуществом: ведь тогда я смогу сражаться с ними ночью столь же успешно, как и днем.

— Надеюсь на это, господин мой.

— Почему вы так не доверяете мне, лорд Каторн?

Он пожал плечами:

— Разве я сказал, что не доверяю вам? Мы ведь заключили сделку, помните?

— Да, и я свое слово держу.

— А я свое. Я стану подчиняться вашим приказам, можете в этом не сомневаться. Какие бы сомнения у меня ни возникли, я стану вам подчиняться.

— В таком случае, прошу вас прекратить бесконечные намеки и подкалывания. Они наивны. И совершенно бессмысленны.

— Для меня они исполнены вполне определенного смысла, лорд Эрекозе. Они помогают мне сдерживать себя, направляют мой гнев в иное русло.

— Я уже дал клятву Человечеству, — сказал я ему. — И буду служить королю Ригеносу. У меня достаточно тяжелая ноша, лорд Каторн…

— От всей души вам сочувствую.

Я отвернулся. Я вел себя как последний дурак, взывая к сочувствию Каторна, чуть ли не извиняясь перед ним за то, что слишком обременен различными проблемами.

— Благодарю вас, лорд Каторн, — холодно сказал я. Корабль снова стал огибать излучину, и мне показалось, что впереди уже можно разглядеть море. — Весьма благодарен вам за то, что вы меня понимаете. — Я шлепнул себя по щеке. Корабль проплывал сквозь тучу мошкары. — Эти проклятые насекомые действуют на нервы, не правда ли?

— Может быть, было бы лучше, если бы вы не позволяли им действовать вам на нервы и не обращали на них внимания, лорд Эрекозе, — возразил Каторн.

— Я думаю, что вы правы, лорд Каторн. Я, пожалуй, спущусь вниз.

— С добрым вас утром, лорд Эрекозе.

— И вас с добрым утром, лорд Каторн.

И я оставил его стоять на палубе и мрачно обозревать окрестности.

При других обстоятельствах, — подумал я, — я бы этого человека убил.