Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
Увы.
Устя никогда и ни на что не влияла, а муж ее, Фёдор Иванович, не тем будь помянут, дураком был редкостным. И чужому влиянию поддавался легко.
Есть у него друзья-иноземцы? Так они ж ДРУЗЬЯ! Подумать, чего с тобой дружат? Нет, не судьба.
Подумать, что каждый кулик свое болото хвалИт — тоже.
А вот решить, что все иноземное лучше росского — запросто! И иноземцев привечать! Хотя чем иноземное платье лучше, Устя и по сей день понять не могла. Росское-то и легкое, и красивое, хочешь красуйся, хочешь — работай. А эти навертят на себя двадцать тряпок и рады. В прическах мыши заводятся, виданное ли дело?
Тьфу, гадость!
Вот и о гадости... такой знакомой вонью повеяло...
Устя аж нос зажала, Аксинья, и та ахнула. Глазами захлопала.
— А что... как...
— Тьфу, гады чужеземные!
Дарёна все знала. И то, что иноземцев отличали по табачной вони — тоже. И то сказать — мерзость какая! Дым изо рта пускают... кто? А вот тот самый, рогатый, который из подземного мира! Лучше такое к ночи и не поминать!
И вонь такая...
А всего-то и есть, что мимо трое мужчин прошли. Все в иноземных платьях, лембергских, при шпагах, у одного из них трубка в углу рта, парики напудрены...
А чулки все в грязных пятнах. И ботинки в грязи чуть не по щиколотку.
А одежда богатая, и перстень на руке у одного из них — зелеными искрами сверкает, изумруд чуть не с ноготь величиной!
Дарёна растопырилась, девочек закрыла — мало ли что? У нас-то, понятно, нельзя к бабам лезть, а у них это халатное обхождение, во как называется! *
*- Дарёна имеет в виду 'галантное', ну уж как расслышала, прим. авт.
А по-нашему, по-простому, бесстыдство это, вот как! Дарёна когда по лембергской улице проходила, чуть не плюнула. Бабы — не бабы. Сиськи заголенные, морды раскрашенные, подолы шириной неохватной, то грязь метут, то стены обтирают... тьфу, срамота!
Приличным боярышням на такое и смотреть-то неладно будет. Дарёна оглянулась на своих подопечных.
Аксинья, кстати, и не смотрела никуда, чихала безудержно. А вот Устинья словно окаменела. Лицо и без белил мраморным стало, пальцы так сжались — сейчас из-под ногтей кровь проступит. Дарёна аж испугалась за свою девочку.
— Устяша! Ты что?!
Губы шевельнулись, но Дарёна ничего не разобрала. Усадила Устю на вовремя подвернувшийся чурбачок, Митьке, конюху, кивнула, чтобы тот сбитня принес.
Потихоньку Устя и опамятовала.
— Пойдем, нянюшка. Наверное, от запаха того мне дурно стало.
А, вот и объяснение. Дарёна и сама не представляла, как с такими бабы обнимаются. Небось, упасть рядом можно, кабы еще не вывернуло...*
*- запах табака того же 16 в. и нашего табака, поверьте, две большие разницы. Концентрация-с. Современного курильщика унесли бы с одной затяжки. В реанимацию. Прим. авт.
— Конечно, Устя. Ты посиди еще минуту, да и пойдем себе?
— Да, нянюшка. А ты не знаешь, кто это был, такой вонючий?
— Не знаю, деточка.
А вот Устя знала.
Рудольфус Истерман. Выжил, мерзавец! Ах, какая жалость, что ему стали не хватило! Еще один человек, которого стоило бы убить. Но — не сейчас. Пока — ярмарка.
* * *
Дарёна только головой покачала, когда боярышня решила дальше по ярмарке погулять.
Ох, ни к чему бы это! Ни к чему... и вонь тут непотребная, и люди самые разные. Но Устинью Алексеевну, коли она решит, не переупрямить. Вроде тихая-тихая, а характер... он тоже тихий. Как каменная плита — и не шумит, но и не сдвинешь. С Аксютой проще было, той что скажешь, то она и сделает, куда поведешь, туда и пойдет. А Устяша... есть в ней нечто такое, непонятное нянюшке.
В прабабку пошла, наверное. Ту тоже не сдвинешь, коли упрется. Гору лопаткой срыть легче.
Идет, приглядывается, приценивается. Две корзины рябины сторговала, здоровущие такие, и дешево. И рябина хорошая, Дарёна лично осмотрела. Не гнилая, не порченая. Дома перебрать на скорую руку, да и варить варенье.
Откуда только Устя все тонкости узнала? Раньше на кухню и не загнать было, все у нее из рук валилось. А вот поди ж ты?
Может, время пришло? Девочки, они ж по-разному зреют?
— Держи вора!!!
Дарёна дернулась от крика, огляделась, завертелась на месте, не зная, то ли боярышень хватать, то ли бежать куда, но было поздно.
Парнишка, который проскочил мимо, сильно толкнул ее. А много ли старой няньке и надо? Мигом дыхание в груди зашлось, в глазах потемнело... ох, как же девочки... без ее пригляда...
* * *
Устя не столько по ярмарке ходила, сколько ожидала того, что помнила. Рябину купила, варенье будет. Но... когда же? Вроде тот раз время к полудню было?
— Держи вора! ДЕРЖИ ВОРА!!!
Устя вздрогнула.
Началось.
Парень, почти ее ровесник, бежал быстро, но недостаточно. Стрельцы догоняли его, вот, кто-то подставил ногу. Парень споткнулся, пошатнулся — и так пихнул Дарёну, что бедная няня так навзничь и упала, дух вышибло. За грудь схватилась, ах ты ж...
Устя, не думая уже ни о чем, кинулась к няне.
— Нянюшка! Родненькая!
Подхватила, махнула рукой мужикам, мол, помогайте. И внимания не обратила на зеленоглазого парня, который валялся в грязи.
* * *
Аксинья и ахнуть не успела.
Налетело что-то такое, закружило, завертело, толкнуло — и оттянул пазуху кошелек.
— Сбереги... умоляю.
А потом парня оттолкнули в грязь. И Аксинья даже сказать ничего не успела. Со всех сторон заорали, зашумели...
— Вот он, тать!
— Хватай вора!
— Не вор я, смотрите, православные! Хоть всего наизнанку выверните — не брал я!
— А бежал чего?!
— Так закричали, я и побежал!
— Врешь, шпынь ненадобный!
— ДА ПОМОГИТЕ ЖЕ!!!
Никогда Устинья так не кричала. А сейчас вот... Аксинья поняла, что происходит что-то страшное, кинулась к сестре. А та держала нянюшку, и лицо у нее было белее мела. И у Усти, и у няни.
— Помогите! Эта дрянь ее толкнула, у нее дыхание зашлось! Ее нельзя тут оставлять, надобно хоть куда перенести!
* * *
На свой самый страшный кошмар из прошлого Устя и внимания не обратила. Не было для нее сейчас никого важнее няни.
Доброй, ласковой, любящей, родной! Самой-самой лучшей нянюшки! Няня их всех на руках выпестовала, и сейчас, вот... вот так?! Не дам! Не позволю!!!
Петька,
