Обрушившая мир (СИ) - Лирийская Каролина Инесса

Девочка, не ожидавшая меня, вздрагивает всем телом, и Цербер приоткрывает один глаз, изучая меня. Помнит ведь, он тоже какое-то время хранил Врата Ада вместе со мной, поэтому не бросается, но издает тихий гортанный рык, от которого внутри все узлом перекручивается.

— Я не Дьявол, — отвечает девочка ровно и спокойно. — Я монстр.

Вот как. Я аж давлюсь подготовленной речью о том, что надо отпустить чужого песика, а она смотрит на меня наивными голубыми глазищами. Как безоблачное небо. Как у Ишим. Что-то страшное есть для меня в этой светлой чистоте, что хочется бросить все и пойти прочь. Я уже тогда знаю, что пса она мне не уступит — или он сам за мной не пойдет.

— Значит, монстр, — киваю я. — И кто же тебя так назвал? Ладно, не важно. Пес тоже монстр, вот вы и спелись, теперь понимаю. И все же, я должна его забрать…

— А ты?

— Я? Я самый большой монстр.

Девочка заливисто смеется, Цербер согласно скулит. Я присаживаюсь рядом с ней на сухую траву, чтобы удобнее было разговаривать, и кладу ладонь на лоб одной из песьих голов. Цербер рычит громче, и мне приходится ее убрать. Не уйдет.

— Как ты его нашла?

— Он оттуда выпрыгнул, — охотно делится ребенок, указывая пальчиком на землю. — А ты с неба упала, я видела.

— Приземлилась.

— Упала! — настаивает на своем она, хмурясь.

Решив не спорить, я киваю, поражаясь, как многое она, сама того не зная, понимает. Ребенок не замолкает, найдя во мне благодарного собеседника — молчаливого и погруженного в свои собственные проблемы и планы, она пересказывает мне что-то, писклявый голосок не замолкает ни на миг, но до меня не долетают слова — только звуки. Я гляжу в глубокие глаза Цербера, упрашивая его идти в Ад, но он не двигается с места, только постукивает по земле хвостом сердито. Я берусь за ошейник, но пес утробным урчанием одергивает меня. Один пес Люцифера рычит на другого — смешно.

Я сначала решаю выждать немножко перед новой попыткой. А потом незаметно остаюсь еще на полчаса, постепенно забывая о том, что надо вернуть Цербера в Ад. Но что ж с ним делать, если не идет? Я решаю приручить его сначала, дать привыкнуть.

Девчонку звать Иренка, она живет в том самом кривом доме возле поля вместе с матерью, к которой наведываются злые кредиторы. Как оказалось, друзей у нее нет, да тут дружить не с кем: все такие же серые, как и сам город. Я рычу и скалюсь, а она не боится, улыбается; слава Деннице, хоть за ухом меня не чешет, как поселившегося тут Цербера. Он все грозно смотрит на меня и не дает увести, цепляется за свою маленькую хозяйку.

Самаэль передает приказ тащить в Преисподнюю саму девчонку, чтобы пес следовал за ней, но у нас нет права на ее душу. Я злым коршуном кружу над Иренкой, не зная, как подступиться и с чего начать. Медленно проходят дни.

Наведываясь к ней в третий раз, я замечаю на щеке Иренки наливающийся синяк. Мать ее бьет, и девочка сбегает к громадному псу, с которым чувствует себя защищенной, обогретой и успокоенной. Цербер неделю проводит здесь, невидимый для всех людей, а я, срываясь на такой же собачий взрык, опять прошу у Люцифера отсрочки.

— А почему ты — монстр? — спрашивает однажды Иренка.

Ее не пугает трехглавый пес, не пугают мои крылья. Странный ребенок. К тому же еще и любопытный.

— Я убиваю людей. И не только их, всех подряд. Ангелов и демоном.

Она и тут не пугается, лишь задумчиво чешет затылок. С ней так сложно говорить: она не понимает значения большинства моих слов, потому я намеренно упрощаю и коверкаю свою речь.

— Мой папа был полицейским и тоже убивал. Но он ведь хороший.

— Он убивал плохих людей. Я — всех.

Снова пауза, снова Иренка думает.

— Так ты преступница? — Я киваю. — И тебя ищут?

— А я сама себя ищу.

На следующий день Иренка не приходит. Я радуюсь и пытаюсь стащить с места лениво ворчащего Цербера, но он снова упирается, клацает на меня зубами. Рыча не хуже него, я ничком падаю на сухую осеннюю траву, всем телом ощущая холод земли. Скоро окончательно придет зима, а пес, похоже, решил поселиться на этом поле. Я не могу потерять столько времени.

— Врач говорит, я горячая, как котлы в Аду, — радостно трещит Иренка, лежа на кровати. Я сижу на подоконнике и уже жалею, что решила проверить, жива ли она.

— В Аду нет никаких котлов, — хмуро поправляю я. — А на Девятом холодно. Пиздец дубак.

— Ты откуда знаешь?

— Живу я там! — срываюсь на крик я. Девочка с головой залезает под одеяло — только глаза и сверкают.

Что он в ней нашел, Цербер? Обычный человек, слабый, ее же обижают все, кому не лень, а она терпит. И в сказку верит, хронически, меня ее частью считает и его — осколок первородной тьмы. Я облизываю сухие губы, думая, как же она могла привлечь внимание пса. В мире миллионы таких детей, наивных, добродушных… светлых?

Он к свету тянется, как многие из нас. Обжигаясь, глядя на ослепляющее сияние пустыми глазницами, умирая, но не позволяя себе отойти. Я тяжело приваливаюсь спиной к холодному стеклу. Страшно подумать, но когда-нибудь и на меня найдется этот самый Свет. Страшно подумать, что он со мной сделает.

Глядя в небо, я вижу глаза Ишим. Могут ли у демона они быть такого чистого цвета?

— Кара, а как ты убиваешь? — говорит она, толкая меня острым локотком в бок, когда мы снова встречаемся у Цербера. Иренке немного легче.

— Беру и убиваю… — У меня вовсе нет настроения болтать. — А тебе, собственно, зачем?

Иренка мнется, но все же выдает:

— Те… ну, люди, как ты их зовешь, кредиторы? Опять приходят к маме, она теперь в синяках вся. Это же несправедливо…

Вот так и заканчивается свет. Они ведь рядом со мной пачкаются все, увязают в болоте жестокости, а потом им начинает нравиться убивать. А Ад радостно хохочет, бьется, плещется рядом, протягивает свои руки к сомневающейся девчонке. Мне говорили ее увести — она уходит сама. И никакой ангел не заглянет в такую глушь, чтобы ее спасти.

— Мать сама тебя бьет, что такого? — огрызаюсь я, единственной попыткой тащу ее прочь от Ада, отталкиваю от края. Пес грустно глядит своими безднами глаз.

Девочка серьезнеет, в ее глазах мне чудится небывалая взрослость.

— Мама — это мама! Ее бить нельзя!

В кармане пульсирует светом амулет — это Самаэль уже чует в ней червоточину мрака, спешит напомнить мне, что девочка должна оказаться в Аду вместе со своенравным псом. Я только выполняю приказ — кто обвинит палача в приговоре?

— Ладно, ладно, поняла. — Я щелкаю пальцами, будто озаренная внезапной идеей; актер из меня никакой. — На, вот, держи.

В детских руках кулон-меч выглядит совсем невинно, пропадает хищный блеск серебра, острие не так взрезает воздух. Я не хочу давать ей нож, но это пожертвую с радостью — цепочка все же давит шею, как пеньковая веревка. Ребенок в ужасе смотрит на меч, словно на руке у нее свернулась ядовитая змея.

— Это же… Галкин, — шепчет она, потерянно глядя на кулон.

Чувствуя досаду, я отворачиваюсь. Городок маленький, все друг друга знают в лицо. Но теперь отбирать кулон уже поздно, и я с интересом жду следующих, решающих, слов.

— Так это… ты ее? — она давится плачем.

— Я монстр, Иренка, — припечатываю я, ничего не отрицая, как и не подтверждая. Мне — Аду — нужно, чтобы она скатилась к нам вниз.

Взгляд у нее такой, будто ее только что жестоко предали. Я не чувствую решительно ничего, глядя на худенькую дрожащую фигурку.

— Ну, беги домой, — подсказываю я.

Она бежит, прижимая к груди страшное украшение. Мы с псом смотрим ей вслед, и взгляд у Цербера усталый и укоряющий. Он уже не виляет хвостом Иренке, не блестит глазами: света в ней все меньше, греться нечем.

На поле девочка долго потом не приходит, мне в конце концов надоедает ждать, и я провожу время внизу. Пес из раза в раз отказывается уходить, рычит, скалится. В итоге скулит, пряча морды в траве, как потерянный щенок, дрожит от холода, пробирающего насквозь редкую облезлую шерсть. Люцифер, теряя терпение, готов наплевать на него, и Цербер, понимая это, пробует жить дальше. Не выходит.