Мои семейные обстоятельства (СИ) - Лерой Анна "Hisuiiro"

С шаткой надеждой проверяю карманы, ищу потерянный еще в Викке платок. Надо бы уничтожить все следы своих переживаний. Платка, конечно, нет. Слезы начинают катиться неожиданно. Они не похожи на те, что лились из-за настойки, это просто слезы, просто печаль.

— Возьмите мой, он чистый.

Из-за моего плеча появляется мужская рука с платком в жизнерадостную розово-карминовую клетку.

— Спасибо, — неловко благодарю и тут же скрываю лицо в мягкой, слегка пахнущей лимонником ткани.

Когда картинка перед глазами становится четче, неизвестный доброжелатель обретает облик. Первым делом в глаза бросаются нетипичные для уроженцев земель Флеймов черты лица: слегка раскосые глаза, острый длинный нос и короткие брови. Кожа у незнакомца даже в полумраке «Под аптекой» имеет явственный бронзовый оттенок. Постепенно к образу добавляются черные слишком прямые волосы и маленькие, прижатые к голове, уши. Передо мной, можно сказать, типичный представитель южно-западных земель. Если бы не акцент, характерный для земель Флеймов, и еще одна странность. Мне из-за особенностей моей работы, происхождения и переездов встречается немало людей. Но такого тощего южанина я вижу впервые. И он, к моему удивлению, не узкий в плечах, не истощенный на вид, да и вообще выглядит довольным жизнью. Только рубашка приталенного кроя из тонкого летнего шелка, модного в Викке в этом году, не скрывает выпирающих худых ребер, торчащих ключиц и костлявых верхних конечностей.

— Алилль, — представляется он и громким шепотом подсказывает: — Дома меня кормят, если это вас заботит, просто вырваться с работы домой получается не так часто, как мне того хочется. А за работой и поесть некогда.

Хорошо, что в кафе даже слишком жарко, несмотря на своенравную и часто прохладную в этот сезон ночную погоду. Так что мои щеки и без того в румянце. И вовсе я не думала о том, что кого-то недокармливают!

Между тем новый знакомый достаточно свободно обустраивается напротив меня. Меня не расстраивает то, что кто-то нарушает мой относительный покой. Этот Алилль выглядит достаточно безобидно, дружелюбно и ненавязчиво. Слегка припухшая кожа вокруг глаз выдает его усталость. А вымотанные работой люди обычно не растрачивают энергию попусту.

Действительно, он не спешит завязать беседу. Мы ограничиваемся именами и вежливыми комментариями о вечере. Едва ли это можно называть полноценной беседой, но подобное ленивое перекидывание вопросами расслабляет и настраивает на позитивный лад.

— Сегодня хорошая погода, не правда ли?

— Да-да, слегка прохладно будет к полуночи, но запах цветущего силенция даже слишком силен. Так что завтрашний день будет жарким.

— К сожалению, мой нос забит мешками книжной пыли, чтобы учуять это! А вы?..

— Неплохо варю зелья. Так что неосознанно заметить, что и как пахнет, это, можно сказать, профессиональная деформация.

Я чувствую облегчение. Хорошо, когда неожиданный собеседник кажется тебе легким, когда не нужно настораживаться. Давление обстоятельств, которые столкнули нас, понемногу спадает, и можно расслабиться. Поэтому меня тянет положить голову на локоть и из такого положения поглядывать на случайного нового знакомого.

— Когда-то я мечтал стать великим зельеделом! Первый же мой эксперимент был настолько удачен, что дед пообещал, что вторая такая выходка будет стоить мне пальца… Да, он был воспитан в лучших традициях кочевых южан. А там со смутьянами и разрушителями разговор очень короткий. Сейчас, конечно, таких наказаний нет. Но тогда, в детстве, эта угроза меня впечатлила. Да и не было у меня никакого желания учиться еще чему-то. Хватило и навыков строителя!

— Почему строителя? — Алилль рассказывает эмоционально, закатывая глаза, морща нос и даже размахивая руками. Я то и дело едва успеваю убирать с его дороги все бьющееся и способное разлиться. Кажется, дедушку Алилля понять можно.

— Потому что результатом был взрыв, который обвалил западную стену кухни и существенно покосил мансарду. Всю осень я ремонтировал стену: носил стройматериалы, выкладывал кирпичи, ровнял, штукатурил и белил. Взрослые, конечно, помогали, но основную работу я должен был сделать сам. Я успел вернуть дому нормальный вид к холодам. Однако зельеделие с тех пор стало для меня запретной темой.

— Можно было уехать из города…

— Мне было тринадцать, слишком мало для такого ответственного шага!

— Но мысли были? — я вспоминаю себя в таком возрасте.

— Конечно, — соглашается со мной Алилль. — Но я решил, что прежде чем организовать побег, мне стоит хорошенько подготовиться. Во-первых, прочитать все книги, которые касались не только зельеделия, но и географии, истории и экономики. Я ведь собирался в другие земли, где жили совершенно другие люди. Важно было знать, как и что мне делать после побега.

— А во-вторых?

— На первом пункте я и остановился, — хмыкнул мой собеседник. — Книга за книгой — и труды по зельеделию показались мне милей самого зельеделия, а библиотеки и архивы стали вторым домом. Но, не будь того взрыва, я бы не узнал этого. Возможно, был бы торговцем, как отец.

— Никто не знает, — пожимаю плечами.

— Действительно, никто.

На этих словах вокруг нас воцаряется относительная тишина. Вопрос «что было бы, если» меня интересует уже многие годы, но по-прежнему остается без ответа. Когда он начинает мучить меня слишком сильно, я вспоминаю, что этим обесцениваю все свои решения и действия, свое прошлое. А ведь та жизнь, какой бы она ни была, моя. От начала и до самого ее конца.

-…А что Леонард? Толстяк и пропойца! — раздается слишком громкое за соседним столом. Компания там собралась сплошь из пожилых мужчин, на столе пустые тарелки и пивные кружки. Они дымят трубками и сигаретами и, конечно, кого-то обсуждают. Не факт, что говорят о моем дяде, но я все равно обращаю внимание на чужую беседу. Сложно избавиться от привычек юности.

— Не скажи! Управленец он, может, и не лучше оберега, но зато больше не будем жить как на «саферском болоте»… Ведь неизвестно, вернется ли оберег из очередного выезда. Наш был слишком молод и глуп, как теперь быть?

— Так на то обереги и даны, чтобы рисковать своей шкурой. Разве не так?

— Может, так оно и было. Когда в семьях радетелей по десятку детей рождалось! Но сейчас-то что выходит? Амир Флейм погиб, пусть примут его душу Предки в свои объятья, и оставил свои земли… На кого? На мальчишку-художника и девицу, умчавшуюся из Феникса чуть ли не голяком, как только переступила порог совершеннолетия! Была бы ведьмой, так и быть… А радетельная какая из нее после такого?

— Не голяком она уехала. Я видел, как раз Ладега моя ехала навестить сестру! В штанах, рубахе и плотной куртке с большим чемоданом она была. Тащила, бедненькая, свой баул, от помощи отказалась. И никто ее не провожал, даже братьев на перроне не было…

— Так что мне ее жалеть теперь? Но ведь уехала…

— Разговор не о том, уважаемые! Цена на зерно упала, чем мой сын своих детей кормить будет? Урожай соберет, продаст, и куда с этими копейками ему обращаться? К девчонке?

— А будто старый Флейм умерит аппетиты? Такого навертит, что художник во главе или даже самая распоследняя ведьма покажется нам благом!

— Вот да… Вряд ли он свои карманы вывернет…

— Леонард, говорят, поднял старые договоры… У меня зять в приемной территориального совета работает. Так вот все там судачат о Фьюринах! А Фьюрины — то не просто так, а богатые земли!

— Если так, то торговля может быть выгодной.

— Так ведь постойте, в те время договоры через женитьбу заключались…

— Ха, значит, тут и ведьма пригодится! Радетельная все-таки…

— Долг у них такой, у аристократов: спасать свои земли! Не хотел бы своей внучке такой судьбы.

— Ты-то тут, старый, при чем? Аристократы живут и бед не знают, у них голова не болит, что завтра есть и во что одеваться. Но когда договор говорит «надо», не переча выполняют. Это справедливость такая!