Светлана Багдерина - И стали они жить-поживать

Друзья окинули отчаянным взглядом то место, в которое ткнул жезлом разряженный, как клоун на именинах, встретивший их в конечном пункте их следования главный распорядитель.

Перед ними расстилалась обширная платформа из серого с искрами камня, с двух сторон огороженная резной мраморной балюстрадой. С одного конца на ней сгрудились мягкие, обтянутые тонкой белой кожей кресла. С другого – величественно возвышались метров на пять красные скалы из настоящего камня, которого они достаточно навидались за время своего тура по окрестным горам. В нескольких местах на крутых склонах были прибиты чучела баранов со стеклянными глазами и плотоядно раскрытыми алыми ртами.

– Располагайтесь, быстро, быстро! – шипел рассерженным гусем на них главный распорядитель. – Там сзади лестницы, восемь площадок, по одной на музыканта!

Иванушка хотел указать сухопарому измученному человечку на явное несоответствие количества музыкантов и количества площадок и благородно предложить постоять в стороне, пока их товарищи будут зарабатывать сказочный гонорар своим искусством, но волшебник уже тянул его за руку, увлекая за собой под прикрытие гор…

Старший недовольно оглянулся и зарычал:

– А вы это куда собрались? Солист и второй рог стоят впереди!

– Мы сейчас вернемся…

– Раньше надо было думать! – понял их по-своему старший. – А теперь идите, становитесь на место и терпите!

– Вот здесь, рядом с собакой, – показал на подножие гор, огороженное невысоким бронзовым заборчиком с проплешинами патины[40]. Рядом с ним лежал небрежно свернутый тюк нечесаной белой овчины, призванный, как понял Иванушка, изображать спящего верного друга пастуха.

Пока они занимали позиции плечом к плечу перед псевдонеприступной кирпичного цвета стеной, как приговоренные к расстрелу и лишенные последнего слова, и освобождали из чехлов рога, стражники, трое распорядителей и несколько прибившихся раньше времени придворных не спускали с них и их инструментов любопытных глаз.

Бежать было некуда.

И некогда.

Из глубины сада, по выложенным голубым мрамором дорожке, к их площадке приближались основные силы приглашенных на юбилей старого Дуба Первого, легендарного основателя династии, во главе с самим виновником торжества, с почтением ведомым под руку заботливым, предвкушающим приятный сюрприз внуком.

Собравшись с моральными и прочими силами для встречи надвигающейся катастрофы, Иван набрал полную грудь воздуха и попробовал тихонько подуть в свой рог.

Ничего не получилось.

Он скосил глаза на Агафона, пытающегося в это время проделать то же самое.

После первой неудачи чародей осмотрел свой метровый рог еще раз, обнаружил на расстоянии вытянутой руки три отверстия и экспериментально позакрывал их пальцами. Потом собрался с духом, зажмурился и дунул сильней, еще сильнее, потом изо всех сил, из самых потаенных уголков легких, мучительно-медленно – и инструмент внезапно издал сдавленный хрип, как будто кого-то душили подушкой, хрюкнул, взвизгнул и замолк.

– Ты чего?! – подскочил к нему с вытаращенными глазами главный распорядитель.

– Настваиваю, – с трудом прошевелил сведенными судорогой губами волшебник, и придворный удовлетворенный объяснением, сухо кивнул. Кто их знает, с этими народными инструментами, когда они играют, а когда настраиваются. Для рафинированного слуха звучит все равно одинаково противно. Кто в наше время эту музыку для пастухов слушает, кроме других таких пастухов? Непонятно, с чего король взял, что его деду будет приятно это услышать. Лучше бы скрипачей пригласили, или флейтистов, или балалаечников, если уж экзотики захотелось…

Тем временем специалист по волшебным наукам, ободренный возможностью совершить вторую попытку, снова сложил губы в сложную неприличную фигуру и стал медленно нагнетать воздух из груди в мундштук.

В утробе рога что-то заклокотало, как в грудной клетке чахоточного больного в последней стадии, закряхтело, и вдруг, когда маг уже синел от натуги, расставаясь с последними миллилитрами запасенного воздуха, из треклятого инструмента экзотической пытки раздался тихий, но чистый звук.

– Как это у тебя получилось? – тут же донесся до него испуганный шепот Иванушки. – Я стою дую в эту несчастную трубу уже полчаса, и все зря! Хоть бы пискнула! Скорее меня разорвет по швам! И дырок на ней никаких нет, не как на твоей!

– Не внаю, как повучивось, – тихонько ответил ему чародей, почти не шевеля закаменевшими губами, – но я так довго не пводевжушь…

– Но у тебя хоть что-то получается! Попробуй еще раз – выйдет совсем хорошо!

– Тветьево ваза не вудет, – старательно массируя искаженные зверской гримасой губы, покачал головой Агафон. – У веня, кавется, анатомия не подходящая…

– Что?..

– Гувы, гововю, отвавятся.

– Но ты должен!.. Ты обязан!.. Хоть ты…

Кресло на колесах с подслеповато щурившим слезящиеся очи именинником было установлено в центре, пажи поднесли к уху старика слуховую трубу, похожую на граммофонную, двор занял остальные посадочные места вокруг него – в строгом согласии с табелем о рангах – и Дуб Третий торжественно махнул рукой начинать.

Высокая, пронзительная нота прорезала воцарившуюся на мгновение ночную тишину и, пройдясь всем по ушам, свалилась в нижний ряд звукоряда и замерла в непосредственной близости от диапазона инфразвука.

Быстрый набор воздуха в грудь, разлепленные на секунду губы и – опять: ровный короткий звук, за которым тут же последовала кавалькада разновысоких, скачущих нот, замыкаемая плавным переходом от верхней ноты обратно к самой низкой.

Оркестр, только сейчас слегка отошедший от ужаса, вызванного мысленным созерцанием своей предсказуемой судьбы, почти потерявшими управление руками поднесли к губам свои рога и рожки и автоматически грянули свою мелодию, впечатанную в мозг долгими годами практики и репетиций, еще надеясь заглушить соло на втором роге…

Но напрасно.

Единственное, что могло заглушить соло на втором роге, это соло на первом роге, а из первого рога Иванушка до сих пор мог извлечь приблизительно столько же звука, как из гнилого бревна.

Агафон же, вдохновленный светлым образом незнакомой лукоморской царевны, ради которой он так мучался и мучил столько ни в чем не повинных людей, набрал полную грудь воздуха и снова завел свою безжалостную импровизацию – на этот раз рог печально гудел и жаловался на жизнь, как ревун маяка в тумане.

И перед тем, как запас воздуха в молодецкой груди почти иссяк, в джазово-блюзовую тему, исполняемую в первый и, судя по всему, в последний раз на втором горном роге, вдруг вплелся громкий торжественный речитатив: