Кристофер Паолини - Наследие

Тяжелая работа помогала прояснить мысли, поскольку требовала крайне мало умственных усилий и позволяла сосредоточиться на чем-то главном.

Эрагон, поглощенный проблемами самооценки, отдыхал после переноса очередного, особенно тяжелого, куска каменного карниза, когда послышалось угрожающее шипение, и он, подняв глаза, увидел огромную улитку сналгли — на этот раз вместе с раковиной она была добрых шесть футов высотой! — которая выкатилась из темноты с поразительной быстротой. Мягкая, бесформенная тварь сильно вытянула вперед шею, ее безгубый рот казался черной щелью, перерезавшей ее плоть, выпученные глаза смотрели прямо на Эрагона. При свете луны мякоть сналгли сверкала, как серебро, и точно так же сверкала дорожка слизи, тянувшаяся за улиткой.

— Летта, — сказал Эрагон, выпрямляясь и стряхивая с израненных рук капли крови. — Оно ач неат трейя еом веррунсмал едта, о, сналгли! (что означало: «Ты же не хочешь сражаться со мной, о, сналгли!»)

После такого предостережения улитка несколько замедлила ход, втянула внутрь свои глаза на стебельках и остановилась всего в нескольких шагах от Эрагона. Затем она снова зашипела и свернула влево, явно намереваясь напасть на него с фланга.

— Э нет, не вздумай! — пробормотал он, поворачиваясь следом за нею и поглядывая через плечо, не подползают ли к нему и другие сналгли.

Гигантская улитка, похоже, поняла, что застать добычу врасплох ей не удастся, и снова остановилась, шипя и наставив на Эрагона свои глазищи размером с добрый кулак.

— Ну что ты свистишь, как забытый на огне чайник? — спросил он.

Глаза сналгли вдруг стали довольно быстро вращаться, и она бросилась на Эрагона, колыша краями своего плоского брюха, точно подолом юбки.

Эрагон выждал и в самую последнюю секунду отскочил в сторону. Улитка, разумеется, промахнулась. А он рассмеялся, шлепнул ее по раковине и сказал: «Ты у нас не слишком большого ума, верно?» — а потом, пританцовывая и уворачиваясь от сналгли, принялся дразнить ее, произнося на древнем языке всякие оскорбительные прозвища.

Улитка, казалось, вот-вот взорвется от злости — шея у нее раздулась, ротовая щель стала еще шире, и она теперь не только шипела, но и начала плеваться, продолжая с редкостной свирепостью бросаться на Эрагона. Однако он каждый раз в последний момент отпрыгивал в сторону, и сналгли наконец устала от этой борьбы. Она отползла на десяток шагов и остановилась, глядя на Эрагона выпученными глазищами.

— Как тебе только вообще удается кого-то поймать, такой неповоротливой? — спросил Эрагон насмешливым тоном и показал улитке язык.

Она снова зашипела, развернулась и поползла во тьму.

Эрагон выждал несколько минут, удостоверился в том, что сналгли окончательно ушла, и снова принялся за расчистку мусора.

— Может, мне назвать себя Победителем Улиток? — пробормотал он, катя кусок разбитой колонны. — Эрагон Губитель Шейдов и Победитель Улиток… Да все просто со страху помрут, услышав такое имя!

Близилось утро, когда Эрагон наконец бросил последний кусок каменной плиты в траву, росшую вокруг расчищенной им площади. Он немного постоял, чтобы отдышаться, и вдруг почувствовал, что замерз, проголодался и просто устал; к тому же здорово саднило царапины на руках.

Ему удалось расчистить всю ту часть площади, что примыкала к северному краю огромного замка, почти полностью разрушенного во время сражения; уцелели лишь часть его задней стены и одна увитая плющом колонна там, где раньше был вход.

Дольше всего взгляд Эрагона задержался именно на этой колонне. Над ней ярко сияли звезды — красные, синие, белые, — выглянув в прореху меж облаков; звезды сверкали, как бриллианты, и Эрагона охватило странное чувство близости к этим звездам, ощущение того, что они что-то значат для него и он должен обязательно это учесть.

Не заботясь о последствиях, он подошел к основанию этой колонны, перебравшись через очередную груду мусора, и, подняв руку как можно выше, ухватился за самый толстый стебель обвивавшего колонну плюща.

Стебель был ворсистый, толщиной, наверно, с его предплечье.

Эрагон потянул за него, но тот держался крепко, и тогда он, подпрыгнув, начал карабкаться по колонне вверх. В ней было, должно быть, сотни три футов, но он упорно полз вверх, понимая, что поступает безрассудно, но, с другой стороны, именно безрассудным он себя сейчас и чувствовал.

Примерно на середине колонны побеги плюща стали более тонкими и начали отрываться под весом Эрагона, так что ему пришлось вести себя более осторожно и хвататься только за основной стебель или самые крупные его ответвления.

Усталые руки уже почти отказывали, когда он наконец добрался до верхушки, которая была еще относительно целой и являла собой просторную квадратную площадку, на которой вполне можно было передохнуть, даже для обеих ног места хватало.

Чувствуя, что конечности у него дрожат от усталости, Эрагон сел, скрестил ноги и положил руки на колени исцарапанными ладонями вверх, чтобы прохладный воздух немного остудил их.

Под ним раскинулся разрушенный город — настоящий лабиринт, где порой гулким эхом отдавались какие-то странные вопли, а в некоторых местах, особенно возле заросших искусственных прудов, словно волшебные фонарики, мерцали огоньки на мордах лягушек-быков.

«Лягушки-удильщики, — вдруг подумал он, вспомнив слова древнего языка. — Вот как их настоящее имя: лягушки-удильщики». И понял, что прав, потому что это имя как-то сразу вошло в его душу, точно ключ в замок.

Затем он переместил свой взгляд на то скопление разноцветных звезд, из-за которого, собственно, и полез на колонну. Затаив дыхание, он сосредоточился и замер, чтобы сияние звезд казалось ровным и непрерывным. От холода, голода и усталости голова работала как-то удивительно ясно и четко; ему казалось, что он, отделившись от собственного тела, плывет над землей, чутко прислушиваясь к настороженной тишине этого города и этого острова, остро чувствуя каждый вздох ветерка, каждый звук и каждый запах.

Сидя на вершине колонны, Эрагон снова перебрал в уме множество разных имен, и, хотя ни одно из них полностью его не удовлетворяло, это отчего-то не особенно его огорчило, ибо та ясность ума, которую он ощущал, была слишком глубока, а его душевное спокойствие не могла, казалось, смутить ни одна неудача.

«Как же можно уместить все то, что ты собой представляешь, в несколько слов?» — думал он. И продолжал размышлять над этим, когда вдруг заметил некоторые перемены в звездном небе у себя над головой.

Три весьма уродливые тени мелькнули в вышине — точно клочки темного облака — и приземлились на крышу слева от Эрагона. Стали видны знакомые, похожие на филинов, силуэты. «Филины» встопорщили колючие перья и уставились на юношу сверкающими злобными глазищами, тихо переговариваясь о чем-то друг с другом. Затем два «филина» расправили крылья, казавшиеся во тьме как бы лишенными объема, однако же на краях снабженные острыми когтями, как у драконов. Пока эти двое потягивались и скребли когтями, третий «филин» не шевелился, прижимая лапами останки лягушки-быка.