Владимир Ареньев - ФЭНТЕЗИ-2004

— Пусть будет по-твоему… Я извиняюсь перед Ливой.

— За ложь, — подсказал я.

— За ложь, — покорно повторил он.

— И за дурное свое, гнойное семя.

— И за это тоже, — кивнул ханжа-Сьёр.

— И за свою жестокость.

— И за жестокость, — буркнул он. И, видимо, решив извиниться «с походом», добавил:

— И я больше никогда не будут так делать. Клянусь.

Сия клятва, школярская, как, впрочем, и другие душевные порывы Сьёра, меня особенно позабавила. Ясно же было: так он и впрямь делать никогда не будет. Клянись не клянись.

Потому что не будет делать вообще никак.

Луна не рухнула в море, указуя мне, что Вселенная требует чуда: спасения нечестивца. Прочие же знаки, которые мой глаз ариварэ исправно подмечал, не сулили Сьёру надежд на келью аскета.

В кустах прошмыгнула тонконогая и тяжкобеременная рыжая кошка. Дважды ухнул филин. На кафтане Сьёра я насчитал одиннадцать крючков. В общем, ликуйте, могильные черви, псы-трупоеды и стервятники.

А вот Сьёру никакие знаки были не в толк. Он умоляюще на меня воззрился и, мелко моргая оплывшим глазом, спросил:

— Все?

— Почти все, — кивнул я.

— Тогда я пошел… — Сьёр сделал попытку подняться с колен. Со второго раза и впрямь поднялся.

Невероятно, но факт. Сьёр был уверен, что ему удалось отбояриться!

Повинился — и хорош! Сказал «больше не буду» — и вперед, жениться на Велелене, распинать на ложе Ливу, тянуть кишки из кредиторов, пялить в мозги управляющих, и вообще «жить нормальной жизнью»!

А я-то думал, что единственным воплощением качества наивности среди отпрысков Дома Лорчей была моя Лива!

— Стойте как стояли, господин Сьёр, — я предупредительно отмахнул мечом.

Но он меня не послушал, а может и не услышал. Я повторил.

Лишь с третьего раза до Сьёра дошло, что я не шутил, когда там, еще в доме, рассуждал о дровах для кремации.

Он весь затрясся, закрыл руками лицо и снова зарыдал.

— Послушай, у меня есть деньги, — сказал Сьёр, утирая розовые сопли запястьем. — Большие суммы.

— Знаю.

— Хочешь, они все достанутся Ливе, раз ты так за нее стоишь? А? Все! Абсолютно все!

— Ливе не нужны деньги. Она все равно станет хутту.

— Тогда тебе!

— Мне деньги вообще не нужны.

Сьёр задумался. Его, как и многих «людей дела», повергали в суровый мыслительный ступор ситуации, когда деньги уже (или еще) не работают.

Впрочем, млел Сьёр не долго. Он пригладил волосы и встрепенулся — к нему в голову забрела очередная «хорошая идея».

— Послушай, а ведь у меня есть взрослая дочь… Ты хоть понимаешь, что если ты меня убьешь, она останется сиротой?

— В самом деле?

— Да… Дочь… Грехи молодости…

— И насколько взрослая? — спросил я, так сказать, для коллекции, коллекции его врак.

— Ну… пятнадцать лет. Невеста уже.

— Пятнадцать? — с вызывающей иронией переспросил я.

— Да… Первая любовь… Ты должен понимать… Конечно, жениться на ней я не мог, родители, долг, все такое… Да и любовь, как говорится, прошла… Но дитя осталось… Бедная кроха!

Кажется, он пытался меня растрогать! И растрогал. Конечно, не навранной дочерью, а самой попыткой меня растрогать.

— И как же ее зовут? — спросил растроганный я.

Сьёр замялся. А потом быстро выпалил:

— Зоира.

— Зоира… И впрямь печально… Но я обещаю навещать ее, вашу Зоиру. В следующий Девичий Вечер обязательно зайду! Обещаю, что подарю ей свадебный подарок. Напишу, что от вас, от «любящего мою маленькую Зоиру далекого папы»… Я заменю ей вас. Придется, конечно, похлопотать… Ну да как-нибудь выдюжу. Мы же в ответе за тех, кого погубили, не так ли?

— По-моему, ты много на себя берешь, — спесиво прошипел Сьёр. — Еще старец Руи говорил, что… — и он принялся рассуждать о судьбе и предназначении, о милосердии и прощении, то есть о вещах, в которых совершенно не разбирался.

Но я его больше не слушал. На мой взгляд, он уже помучился достаточно. Да и живодером я не был.

Сначала я отрубил ему голову, затем, когда шейный фонтан отбулькал — руки, ноги и совокупительный орган.

Я уже поднял меч, чтобы рассечь туловище пополам, когда из внутреннего кармашка разошедшегося на животе камзола выскользнуло залитое липкой алой кровью письмо.

Я поднял и распечатал его.

«Милый, милый Сьёр. Вы сказали, что полюбили меня с первого же мгновения, когда судьба свела нас на том незабываемом ужине. Так знайте же, я тоже люблю вас страстно и горячо. Вы говорили, что были несчастливы. Что ж, я постараюсь стать для вас тем, чем не смогли (и не захотели!) стать все эти бесчувственные и холодные куклы, играющие чувства как актер играет пьесу» и траляля и траляляляля.

Я перевернул лист, заглянул в самый конец. Неужто опять Велелена?

Нет. Некая «С.В.» А на печати колесом растопырила щупальца гербовая каракатица какого-то не нашего, иностранного извода.

Что ж, если бы я знал про это письмо, я, пожалуй, изменил бы процедуру.

Сначала я отрубил бы Сьёру ноги. Потом руки и совокупительный орган. И уж потом — голову.

А так вышло, что я все же помилосердствовал.

В общем, Сьёр и тут вышел везунчиком, хвала счастливой звезде Дома Лорчей!

Потом я располовинил и расчетверил все половинки и четвертинки тела, столь обожаемого некогда Ливой, раздробил валуном череп и разорвал письмо.

Еще до восхода солнца я свез свой груз на остров, где обыкновенно кремировали прокаженных. Я сжег всю эту грудищу, жарко остывающую, розово-коричневую, костяную и тряпчатую, на погребальном костре. Прах просеял и ссыпал в корзинку.

Жаркие объятия стихии огня оставили от Сьёра всего три качества — нейтральность, легкость и безвредность. По два стакана каждого качества, да и то не полных.

— Ничего сегодня не было? — спрашивает Лива, горячая и бледная. Обычно в таких случаях говорят «бледная, как смерть».

— Не было, моя госпожа.

— А что это за тип приходил? Посыльный?

— Перепись. Лошадей переписывали. К войне готовятся.

— Понятно, — Лива деловито кивает и шаркает в сторону своей спальни. Уже возле дверей оборачивается ко мне. — Ну, если что-нибудь принесут, ты тогда сразу ко мне, ладушки?

— Всенепременно, моя госпожа.

Руки Ливы дрожат мелкой дрожью. Губы похожи на два рукава высохшей речки. У берегов этой речки пузырятся островки герпеса, словно бы подтверждая справедливость поговорки «на печального и вошь залазит». Будь прокляты эти поговорки! О какой бы напасти не зашла речь, они всегда оказываются правыми.