Павел Буркин - Полночь мира (=Пепел Сколена)

  "Ой, что же это я плету! - изумилась Эвинна. - По праву меча, естественно!"

  - Эвинна, - повторил пират. - Встать! Погляжу, что ты за девка, и годишься ли в качестве дани?

  Он оглядел девушку с ног до головы, даже бесстыдно коснулся груди. Могла бы - Эвинна выцарапала бы ему глаза, но ее руки были связаны. Можно было плюнуть, но она не сомневалась: в ответ они не пожалеют плетей.

  - Ничего девка, - вынес вердикт пират. - В Алкрифе за сотню золотом пойдет, да меч ее за полсотни, да парень за сорок. Итого... Неплохо, неплохо. Ладно, будем считать, эту дань ты выплатил. Но чтобы в следующий раз невольники без сломанных ребер были!

  Утром судно отплыло. Задерживаться не имело смысла, ведь урожай еще не созрел, а урожай прошлого года вышел скверным даже по нынешним временам. Обитателей Эллиля спасало от голода лишь рыболовство. (Впрочем, именно "пока" - если и новый урожай будет таким же, вымрет и то, что осталось от города, через год живых тут не останется).

  C помощью одного из рыбачьих каяков их перевезли на корабль - по словам Морреста, утлую посудину, но, по мнению Эвинны, судно довольно солидных размеров. Моррест узнал ту самую галеру, которую видел с башни. В трюме были и другие невольники, и, несмотря на зиму, в битком набитом помещении было душно и смрадно. Там, где его не скрывали грязные голые тела, пол был заблеван, как в кабаке, покрыт засохшими нечистотами. Эвинне, а уж тем более Морресту, и самим стало дурно. Такой грязи и вони Эвинна еще не видела. Разве что в пойме реки Балли...

  - Поднять якоря! - приглушенно донеслась команда, и корабль закачался на крутых волнах. На парусах, щадя гребцов до лучших времен, судно двинулось в Алкриф, дабы сбыть добычу на крупнейшем на Сэрхирге рабском рынке.

  Дни и ночи тянулись однообразно, только по приносимой еде можно было судить о прошедшем времени. Некоторых из пленниц, самых хорошеньких, порой вызывали наверх. Возвращались они не скоро, иные зареванные и избитые, иные же довольные и счастливые. Таких в трюме оставалось все меньше, наверняка их "переселяли" наверх. Соответственно, и вызывать наверх почти перестали, только когда хозяевам хотелось сорвать на ком-то злобу и усталость, или требовала сладенького команда.

  Один раз повели и Эвинну. После духоты и вони трюма, к которым она уже привыкла, Эвинна ощутила, как кружится голова. Даже свинцово-серое небо казалось ослепительно ярким, свет резанул по привыкшим ко тьме глазам, Эвинну чуть не стошнило. Но слуги не собирались церемониться, зачерпнули воды из-за борта и несколько раз окатили Эвинну. Теперь она дрожала на холодном ветру, мокрая одежда высасывала тепло из тела, но хоть немного избавилась от трюмной вони. Ей дали переодеться в чистое, хоть и застиранное платье, а напоследок явилась старуха с бронзовым зеркальцем и офицерской неприклонностью в голосе. Она велела Эвинне сидеть неподвижно, а сама принялась ловко разукрашивать ей лицо - точь-в-точь как в Эшпере. Второй раз Эвинна не испытывала стеснения. В конце концов, какая девушка останется ко всему этому равнодушной? Подводка, тушь, помада, румяна - в ход пошло все. Эвинне расчесали волосы и заново переплели косу, надели на руки браслеты, а на шею ожерелье. В таком виде ее и проводили в одну из кают, обставленную с редкой для Сколена роскошью.

  - Не вздумай вырываться, - прошипела ей в ухо старуха. - А то на корм рыбам отправят. Понравишься - останешься живой и наверху. От тебя не убудет - все равно ты не девочка, раз с мужем шла.

  Дверь полутемной каюты приоткрылась, впуская Эвинну - и за спиной лязгнул засов.

  - Ну, иди сюда, - усмехнулся в бороду вожак пиратов. - Может быть, тому болвану, который тебя купит, ты достанешься уже с брюхом. А мужик твой больше на тебя не влезет, и не надейся!

  "Как вы все надоели, козлы! - подумала Эвинна. - Вот почему вам жен не хватает, шлюх на худой конец? Один Моррест, вон, сдержался, ни разу не приставал. А вы все одним миром мазаны!"

  Эвинна порой задумывалась, почему они все так и норовят ее обесчестить. Будто делать больше нечего. Начиная от Тьерри, домогавшегося мамы, от принца-фодира и кетадринов. Последние вообще не стеснялись. Безо всяких там признаний в любви, поцелуев и прочего, чего, в отличие от возлюбленных, рабыни не удостаиваются, они приказывали - и ей приходилось подчиняться, а потом пить мерзкое зелье, чтобы не доставить ублюдкам хлопот нежелательным ребенком. И попробуй не выпить - будут бить, пока не случится выкидыш, разок Эвинна это видела наяву и потом - в кошмарах. Помнится, когда вырвалась в Сколен, она даже клялась, что ни одного мерзавца не допустит до своего тела.

  И ведь получалось, получалось. Каждый раз, пройдя по самому краю, она спасалась и от рабства, и от насилия. А теперь, похоже, времена северного плена вернулись... Ненависть захлестнула упругой волной, захотелось придушить негодяя прямо здесь, на широком для корабля, мягком и удобном ложе. И будь что будет. Остановило одно: после нее они едва ли пощадят "нового", хорошего Морреста. А ведь он как раз смерти не заслужил...

  Мысли метались, как загнанные к обрыву олени. Как сделать, чтобы и от насильника отделаться, и Морреста не подставить? Сопротивление только раззадорит его, заставит домогаться еще упорнее. В итоге он своего добьется, пусть даже и с помощью других матросов. Эвинну осенило. Она улыбнулась, как могла тепло и спокойно, провела язычком по накрашенным губам. Помнится, Хидда быстро освоила эту науку, когда отведала плетей. Что же, дочь сотника Эгинара глупее или безобразнее?

  - А зачем вам, собственно, рабыни, господа? - усмехнулась Эвинна и подмигнула капитану. - Неужели охота ловить нас, трудиться, башку под стрелы подставлять - мало ли, пираты появятся... А потом получать за нас гроши. Кстати, почем такие идут?

  Пиратский вожак опешил. Другие причитали, просили не играть с их честью, не лишать единственного богатства девушки, самые отчаянные пытались отбиваться, чем немало веселили сира капитана. А тут - ни слез, ни проклятий, будто и не насиловать ее собрались, а ласково пожурить за неучтивость. Или - страшно подумать! - что это на взяла их в плен и готовится над ним надругаться.

  И что-то в ней есть такое... необычное такое, что ли... как в мягкой шерстяной рукавице, под которой ждет своего часа отравленная игла. Вроде бы совершенно безобидная, мягкая рукавичка, а коснись - и в тело войдет смертоносное жало. Алк полагал, что мог бы повалить ее одним ударом, мог кликнуть матросов, мог приказать увести ее обратно, а вместо нее привести из соседней каюты более сговорчивую, из тех, кому уже все равно, с кем, лишь бы почаще. Вместо этого капитан растерянно забормотал: