Анна Оуэн - Стальное зеркало

Он сам у нас скользкий, Чезаре, дальше некуда. Но вот его удавить почему-то не хочется.

— Черт с вами, — качает головой Уго, собираясь уходить. — Думайте следующий раз… да и лезьте поменьше, куда не просят.

Сейчас он прикроет дверь, и за ней, разумеется, начнется обсуждение его грубости, невоспитанности и прочего. А сиенец еще и будет, разумеется, защищать и выгораживать — тут гадать не надо, тут все очевидно. Ну что ж, пусть груб и невоспитан, зато никому лапшу по ушам не развешивает и двусмысленных советов не дает, а уж глупых и вредных — тем более.

Но за сиенцем все-таки нужно приглядеть. На всякий случай. Может быть, что-то интересное обнаружится за доброхотом нашим…

О чем говорят хирурги над оперируемым больным?

Да решительно обо всем. О погоде, о новостях и сплетнях, о позавчерашнем ужине у Его Святейшества, о том, какие были на дамах наряды на этом ужине, и сколько дамы танцевали, о том, что Фарнезе — и впрямь никуда не годный кардинал, даже для кардинала юбочного, по протекции сестры, о том, что в июне в Роме омерзительно жарко и душно, и того и жди, что опять начнется лихорадка, но зато в лавке Джиро продают очень даже неплохо откормленных голубей, которые весьма хороши под ореховым соусом, если, конечно, умело приготовить — а вот от кардинала Фарнезе, кстати, повар сбежал, но ни голуби, ни сестра тут ни при чем, а просто кто-то ему, повару, а не кардиналу, обещал отрезать не язык, так уши за сплетни и их распространение… а моду укорачивать сплетников на задействованную для сплетни часть тела средний сын Его Святейшества завел полезную, но вредную. Полезную для морали, но вредную для человеколюбия…

Это если помогает тебе такой же старый ворчун, который, чтобы не волноваться, мелет языком с удвоенной скоростью. О чем попало, решительно обо всем — и пусть пациент заткнет уши и займется своим делом, то есть, лежит по возможности тихо и неподвижно, и нечего ему слушать, о чем там болтают хирурги. Не его дело.

А если собеседник попадается особенный, штучный, то можно и о чем-то поинтереснее разговор вести. Не разговор, целый ученый диспут.

Тем более, что пациент все глупости на сегодня уже совершил и лежит вполне удовлетворительно. Ремни, конечно, тому тоже подмога, но главное, что ничего особенного — да еще если учесть, что было с ним до того, — этот болван великовозрастный и горе всей родни не чувствует. Идея собеседника в очередной раз окупилась полностью и с четверной прибылью. Вот сейчас мы «клюв» подведем, сосуд подцепим, и лигатуру на него… а молодой человек даже и не дергается особенно, хотя пребывает в сознании… ну или в том, что у него за неимением лучшего сознанием называется.

Хорошо, что еще светло. Хорошо, что в замке Святого Ангела есть комнаты с большими окнами. Хорошо, что оперируемому всего-то семнадцать — и плохо, что он останется одноруким, плохо, что начали поздновато, что возни еще на час, а сонного питья оболтусу уже давали, не подействовало, но больше нельзя…

— Между прочим, «клюв» — это почти единственное новшество за последние сто лет. — говорит синьор да Сиена. — Раньше эту же операцию производили просто тупым крючком, что было, конечно, менее удобно — но не так уж сильно задерживало дело.

— Новшества, — отзывается Пере Пинтор, прищемляя следующий сосуд, — не возникают сами по себе. Только там, где они действительно нужны. Если инструмент не вызывает желания придумать другой, более удобный, значит, он ровно таков, как надо. Если новых инструментов не появляется, значит, нет и причин. Когда сражавшимся в Мезии ромеям понадобился инструмент для извлечения зазубренных наконечников варварских стрел, он был изобретен очень быстро.

Хорошо, что пострадавшая конечность охлаждена так, что слегка поскрипывает под пальцами. Хорошо, что заслышав о ромеях и варварах юнец оживился и даже начал прислушиваться. Хорошо, что двое помощников, застывших у стенки, смотрят с жадным интересом и без суеверного страха — но плохо, что за дверями ждет целая толпа родни со свитой, плохо, что у пациента обнаружены все признаки разжижения крови, плохо, что к столу привязан пусть и дальний, но родич Его Святейшества…

— С одной стороны так. — Собеседник отворачивается, чтобы снять мешочек с уже подтаявшим колотым льдом с плеча пациента и закрепить свежий. — С другой, мы знаем об анатомии много больше, чем древние. И о болезнях тоже. А вот новые методы лечения появляются редко. Потому и инструментарий не меняется. Тот же скальпель, конечно, совершенен — его некуда улучшать, разве что поработать с качеством стали… Но возьмите «клюв» — вам не приходило в голову изготовить десятка три таких подхватов-зажимов поменьше и полегче… и просто пользоваться ими во время операции, пережимая, что нужно — а шить уже потом все и сразу?

— И это уже тоже было придумано давным-давно, многоуважаемый синьор Бартоломео, — усмехается хирург. — Но арабские врачи убедительно доказали, что слишком долгое пережимание живой ткани приводит к ее омертвению и препятствует выздоровлению, а потому удобством придется пренебречь. Хотя если бы кто-то придумал зажим, который был бы одновременно и мягок, и надежен…

— Вы хотите сказать — регулируем? Зажим, который можно было бы ослаблять и усиливать по желанию, но который не делал бы того сам?

— Ну-уу… например… кстати, подайте мне тот, что есть у нас… благодарю…

— Вы знаете, я не механик, но есть два человека — во Флоренции и в Орлеане — которым я, пожалуй, подброшу эту задачку…

— Будет весьма любопытно увидеть, что они придумают. — Зажимы, в отличие от стрел, пациента не интересуют, и он расслабляется. Пере уже не первый раз видит не оглушенного ни ударом, ни наркотическим питьем пациента с блаженной улыбкой на устах. А ему и впрямь сейчас должно быть хорошо: боль ушла. — Забавно, синьор Бартоломео — сколько идей рождается вот так вот, в досужих разговорах…

— Ну не зря же и Сократ, и другие ученые древности использовали беседу как инструмент… Это средство вполне действенное — разговор, переписка. А уж если садишься писать учебник — так побочных идей наплывет столько… прошу прощения, подвиньтесь пожалуйста, завязать не получается… что только успевай записывать. Наши дисциплины — почти все — страшно, на мой взгляд, страдают от отсутствия связей, общения. Нас мало — и мы еще друг с другом не разговариваем…

— Ну, вас-то это не касается… — опять фыркает хирург. Сосуды в обесцвеченной мышце похожи на дырочки в выдержанном сыре. Так вот и сочиняют, что артерии пусты и заполнены воздухом. Как же! Ослабь жгут, и такой воздух потечет, вон, под ногами в тазу этого воздуха… многовато, к сожалению. — А вообще вы правы. Мы создаем академии и университеты, чтобы обмениваться знаниями — и немедленно начинаем таить друг от друга каждое новшество, охранять их почище чем стеклодувы свои тайны… Да ведь поди тут пооткровенничай!