Джордж Мартин - Воины

Они вернулись вонючие, грязные и злые, и их отослали обратно в тыл, к роскоши горячей бани и чистой формы. Счастливчики, подумал тогда Томми.

Нынче ночью обязанностью Томми было не таращиться через парапет в темноту пустынной Нейтральной Полосы, а сопровождать офицера на этот подслушивающий пост внутри гипсовой мертвой лошади в тридцати футах от траншей. Пост был подключен к немецкой полевой телефонии (а у них была стычка в британскую) — то есть какой-то бедолага-сапер прополз четверть мили через ничейную полосу в темноте, нашел провод и подцепил к нему свой. Бывало, после оказывалось, что подключились к оборонной или брошенной линии. Потом этот сапер должен был осторожно вернуться обратно, по дороге маскируя провод и при этом совершенно бесшумно — если только не попадал под осветительную ракету.

А так это было обычным делом с обеих сторон, таким привычным, что ни иллюминации не вызывало, ни перестрелки.

По слухам, в последнее время по связи явно было полно неопознаваемых разговоров. Офицеры были очень сдержанны. Не признаваться же, что там говорят на непонятном языке, так что и рапортовать не о чем. За последние ночи на посту побывало несколько офицеров из штаба — и вернулись ни с чем. Часы, проведенные в грязи и темноте, вероятно, приносили им немалую пользу — эдакая перемена среди привычной рутины в том замке в тылу, где располагался штаб.

До передовой доходило мало известий — вот как капитан сказал, что там, «вероятно, венгерский или еще какое балканское наречие». Штаб над этим работал и скоро должен был прислать знатока этих языков — ходили такие слухи.

Томми посмотрел через смотровую щель в шее фальшивой лошади. Ничего. Он баюкал винтовку на груди. В этом году март был почти таким же холодным, как январь. По крайней мере, снег еще не таял и не превращал все кругом в холодную мокрую липкую грязь.

Сзади послышался долгий шорох, и Томми взял винтовку наизготовку.

— Пароль, — сказал капитан в темноту позади гипсовой лошади.

— Э-э... Канун святой Агнесы... — ответили шепотом.

— ...Холод злой[39], — отозвался капитан. — Проходите.

Через открытый бок лошади вползли лейтенант и капрал.

— Вам на смену, сэр, — сказал лейтенант.

— Не завидую вам, — отозвался капитан. — Разве что вы выросли в Будапеште.

— Опять неопознаваемая болтовня? — спросил младший офицер.

— Точно.

— Ну, надеюсь, кто-нибудь в штабе скоро его попробует, — сказал лейтенант.

— Надеюсь.

— Ну, я попробую. Спокойной ночи, сэр.

— Отлично. Пусть вам повезет больше, чем мне. — Он повернулся к Томми: — Идем, рядовой.

— Есть, сэр!

Они проползли тридцать футов или около того до первой траншеи — по косой, что удлиняло путь, и оказались под проволочным заграждением прежде, чем их заметили часовые.

Томми сразу же отправился в свое убежище под прикрытием стенки из мешков с песком. Часовой кивнул ему, остальные спали, сраженные крайней усталостью, как будто были из гипса, вроде того поста.

Томми завернулся в свое промерзшее одеяло и провалился в неспокойный сон.

— Утренняя боевая тревога! — проорал сержант, пнув его в подошву левого ботинка.

Томми проснулся мгновенно, как привык в первые несколько недель на войне.

Утренняя боевая тревога была одним из бесполезнейших занятий в армии. Ее ввели по тем соображениям, что на рассвете солнце бьет прямо в глаза солдатам из британских и французских окопов, так что гансы смогут воспользоваться этим и устроить внезапное наступление через ничейную полосу, застав англичан врасплох. (По этой же причине в немецких окопах объявляли вечернюю боевую тревогу — на случай, если британцы пойдут в наступление из-под закатного солнца.) Поскольку никто никогда не пытался атаковать через оплетенную колючкой и заминированную ничейную полосу иначе как после жесточайшего артиллерийского обстрела, когда часами (а порой и сутками) с неба валились снаряды, утренняя тревога была попросту показухой, пережитком ранних дней Великой войны.

Другой причиной абсолютной бесполезности этого мероприятия было то, что линия окопов, протянувшаяся от Ла-Манша до Швейцарии, образовывала выступ, так что британские окопы смотрели больше на север, нежели на восток, и солнце, вместо того чтоб бить им в глаза, всего лишь вяло заглядывало под поля шлемов где-то справа. Если бы гансы решились на открытое наступление, солнце бы подсветило их справа, превратив в великолепные мишени.

Но утренняя боевая тревога поддерживалась силой традиции и тупости, когда Великая война перешла от войны тактики и мобильности к войне на износ и застряла в мертвой точке. В этой точке фронт переместился с 1915 года едва ли на сотню ярдов, с какой стороны ни посмотри.

Старший брат Тома Фред погиб год назад в первый же день наступления на Сомме, когда в последний раз что-то и в самом деле двигалось, а произошло оно в пятидесяти милях северней по линии фронта.

Томми стоял на стрелковой ступени парапета и целился в никуда сквозь проем между мешками с песком. Справа и слева от него все делали то же самое.

Может быть, какой-нибудь снайпер гансов однажды воспользуется шансом пристреляться к их позициям. Немецкие мешки с песком представляли собой дикую смесь разных расцветок и навалены были как попало вдоль валов. Издалека они образовывали какой-то рваный узор, а тени скрывали любой разрыв между ними, так что огневые амбразуры непросто вычислить. Английские же мешки были все одинаковые, а амбразуры так и бросались в глаза, будто нарывы на пальцах, на что солдаты часто указывали своим офицерам.

Как по заказу, раздался звон разбитого стекла и визг рикошетящей пули. Лейтенант отшвырнул перископ, словно укусившую его гадюку.

— Черт подери! — выкрикнул он. Затем обернулся к своему денщику: — Реквизируй еще один на полковом складе. — Разбитый перископ лежал у стены окопа, его верх и внутреннее зеркало отстрелил какой-то остроглазый ганс. Денщик ушел по диагональному окопу, который вел к резервной линии окопов.

— Могло быть хуже, — спокойно сказал кто-то. — Могли бы и башку отстрелить.

Юмор, пусть и самый скверный, находил себе место везде.

Обычно каждая сторона во время этих тревог вела себя с противником вежливо. И после, во время зав трака и ужина. Нехорошо ронять снаряд на человека, который только что сунул в рот свою порцию фасоли — бедняга может подавиться.

Днем отдыхали, насколько это было возможно. Конечно, порой гоняли за оружием или боеприпасами, или едой но такое случалось сравнительно редко: сержанты помнили, кто последний раз ходил в наряд, и не дергали слишком часто. Днем при возили почту, если она была, потом обедали, время от времени проверяли экипировку. Но в основном люди спали, если что-то не заставляло их бодрствовать.