Наталья Столярова - Дмитрий Русский

— Они странные. Как будто черти в них поселились и заставляют делать всякие пакости. Я на них не обижаюсь. А вот Ваню мне жалко…

— А что такое с Ваней?

— Понимаешь, раньше он от компьютера не отрывался. Но всегда выключал экран, если к нему кто-нибудь подходил. Только меня не боялся, я ведь никому сказать не мог. Какие-то там у него формулы, цифры, иногда даже — ноты, схемы цветные. Мне почему-то кажется, что он знает много-много языков. Я китайские видел у него там слова и японские, и, по-моему, арабские, что ли…

— И никто об этом не знает?

— Никто. При мне один раз Ирина говорила с Георгием, и я понял, что его отправили к нам из какого-то интерната для одарённых детей.

— А ведь здесь, в школе обычной, Ваня на тройки учится.

— Я думаю, специально. Не хочет, чтобы все знали, какой он на самом деле. Боится.

— А с компьютером-то что?

— Да не подходит он к нему. Правда, видел я раза два, что он пытался, но сразу же отключал. И глаза у него такие были…

— Испуганные?

— Да! Точно.

— Да уж… Похоже, что следующий — Иван.

— Куда — следующий? А, понял. Ты думаешь, что и Ваня тоже?..

— Не знаю, Бориска. Странно всё это. И непонятно.

— Ну, пойдем. Пора.

Наступила полночь. Они вышли из комнаты и остановились возле шкафа. Митяй надел Борису корону Сфинкса, пожал руку и увидел в глазах Бориса слезы.

— Ничего не бойся. У тебя — сила. И тебя ждут. Прорвёмся!

Он раскрыл створки шкафа, и Борис шагнул в темноту.

· * *

Митяй вернулся к себе, лёг в постель. Но почему-то думал о Маше. И виделась она ему в синем сарафане, с косой, переброшенной через плечо. А потом Митяю приснился сон.

Будто идёт он по лугу. Кажется, его называют — заливной, потому что трава необыкновенно изумрудного цвета. Ровная, невысокая. Солнце палит нещадно, жарко. И пить хочется — невыносимо.

Он ищет хоть какой-то ручеёк, или даже — лужу, уже всё равно. А луг огромный — края не видно. Заметил: блеснуло что-то. Раздвинул руками траву, в ней — впадинка. Как будто копытцем ударили по земле… Тут уж Митяй не удержался: хохотать захотелось просто в голос — придётся, видно, из копытца напиться. А что делать? Не верить же в сказочный бред, честное слово.

Наклонился, припал к воде. Она холодная, вкусная, аж зубы заломило. Сколько глотков сделать успел? Не меньше десяти. Но вода не убывала.

Показалось, что сжала его какая-то сила, перебросила через голову раз и другой, замелькало всё вокруг. Глаза Митяй крепко зажмурил, а когда открыл, то на ноги посмотрел: на земле стоит или нет? Тут копытца и увидел, только уже… четыре. Стал с ноги на ногу переминаться, а копытца по траве мягко так: шорк, шорк…

Упал на траву, сквозь слезы — смех. Остановиться не может. И будто со стороны себя слышит: бе…бе… Вот это подарочек… И что теперь? Серого волка ждать? Сестрицу Алёнушку искать?

Митяй почувствовал: на шее болтается что-то и мешает. Колокольчик, что ли? Вроде так рисуют козлёнка в сказочных книжках — с колокольчиком на шее. Наверное, чтобы волк особо искать не трудился: услышал звон, и — вот он…ужин. Или завтрак?

Он скосил глаза и увидел Оберег. Три сегмента на нём заполнены. И сразу мелькнуло: следующий — Иван. А он тут — в козлином облике. Надолго или нет? А вдруг на всю оставшуюся жизнь?

Митяй наклонился к траве. Перед ним — целый мир: паук размеренно сучил ножками, ползла зелёная гусеница по своим, насекомистым делам, муравьиная тропа шевелилась рыжими спинками, в глазах у стрекозы отражалось небо, а шмель гудел как маленький вертолет, выбирая цветок для посадки.

Теперь, значит, траву есть придется? Особого голода Митяй не испытывал, но пучок травы, приноровившись, все-таки сорвал. И тут же выплюнул: гадость какая… Нет, не настоящий он козлёнок. Мозги остались прежними, память тоже, способность рассуждать не потерял, и тяги к зелёным насаждениям не испытывает вовсе.

Он вспомнил слова старого Палыча — учителя по труду. Что бы ни случилось, он, разминая в пальцах вечную свою папиросу, говорил: «Ничо, робяты, жись продолжается… Пожмёт, пожмёт, да и отпустит…».

Митяй мотнул кудрявой белой головой и помчался со всех ног вниз по пригорку.

И чуть со всего маху не врезался в камень. Был он серый, мшистый, стоял здесь, наверное, лет двести, не меньше. Митяй обошёл его со всех сторон, пока не увидел надпись. Ну, всё правильно. А как же иначе? Вот и путеводитель есть:

«Налево пойдёшь — в никуда придёшь, направо пойдёшь — никуда не придёшь, прямо пойдёшь — куда придёшь?». Да уж… Вот это, действительно, — определитель направления.

Митяй пошёл прямо. А что ещё оставалось? Итак — сплошной вопрос. Одним больше, одним меньше… Он двигался вдоль реки: хотя бы ясно, в какую сторону идёт. В лесу заблудиться проще. А лес уже начинался. Стояли частоколом ровные большие ели, с нижних веток свисал мох. Темень за ними — непроглядная. Казалось, чаща зажимает реку в тиски. Бережок становился всё уже. И тут на реке показалась лодка. Сидел в ней парень в белой рубахе, посвистывал тихонько, и лениво грёб широким веслом.

Лодка пристала к берегу, парень легко выскочил на песок, потянул на себя лодку. Митяй осторожно приблизился к нему. Тот оглянулся, снова свистнул, только теперь уже с удивлением и даже какой-то задумчивостью. Наклонился, руку протянул к Оберегу. Митяй не ожидал от себя такой прыти, но скакнул далеко в сторону.

Парень махнул ему:

— Да не шарахайся ты. Вижу: заколдованный. Что я, без глаз, что ли? Дурак ты, пропадёшь здесь один. Иди уж ко мне поближе. Уху варить будем.

Он снял лапти, забрёл в реку, повозил руками в воде и вытащил большую щуку. Она виляла хвостом из стороны в сторону, и блестящие капли сверкали на солнце. Щука открыла рот:

— Что скажешь, Емелюшка?

— Да вот, дружок ко мне прибился. Поговорить бы нам по-человечьи. И ещё — как всегда: огонь, котёл и рыбки. Стерлядки, пожалуй.

— Чищеной, Емелюшка?

— Да ты что? В прошлый раз филю какую-то подкинула. Что за филя? Не надо мне филёв заморских. Нашу рыбку, свеженькую, из этой речки. Сам уж почищу, и уху сам сварганю.

Емеля бережно опустил щуку в реку. И почему Митяю казалось, что она улыбалась во весь щучий рот? Впрочем, наверное, улыбалась. Он уже перестал чему-нибудь удивляться.

Подошёл поближе. Уже и костерок горел, и вода в котле закипала. Емеля стоял по колено в воде, чистил рыбу. Обернулся к Митяю, улыбнулся хитро:

— Не боишься? Меня-то тебе нечего бояться.

— А кого?

Митяй обрадовался, что дар речи к нему вернулся: аж подпрыгнул. Видно, радость ему суждено проявлять как козлёнку.

Емеля слегка призадумался: