Михаил Попов - Богатырь - не звание! (СИ)

— А я… Вот жив остался… — не с того ни с сего произнес парнишка, дрожащим молодым баском. — Положи… Его рядом…

Василий бережно положил свою горькую ношу рядом с порубленным телом кузнеца. Отвел взгляд, и тут же в глаза бросилась отрубленная рука, все еще сжимавшая меч.

— Троих зарубил… — проследив за его взглядом, тихонько пояснил парень. — Потом один изловчился… И руку ему… Потом долго рубили… Со злости… Веселились… А я ничего…

Парень всхлипнул совсем по-детски. Не больше пятнадцати весен, хоть и ростом почти ровень. Василий неловко приобнял его за плечи. Чувствовал — надо что-то сказать. Что-то такое, мужественное… Вот только слова застряли где-то в горле. Только и проговорил:

— Он герой… Ты запомни его таким…

Не в силах сдержаться, парень по-собачьи ткнулся лицом в широкую грудь богатыря. Неловко похлопывая его по спине, Василий чувствовал как горячие слезы расплавленным железом жгут кожу.

— Надо их похоронить… — с трудом выдавил богатырь.

Вечерело. Солнце сбегая с небесной кручи окрашивало окрестности кровавым, видно мало ему было дневного кошмара. Василий, оперевшись на заступ, с трудом разогнул ноющую спину. Весь остаток дня, бегал по деревне, помогал перевязать раненых, хоронил мертвых. Сколько их было? Сколько слез увидел сегодня? Не раз приходилось бывать в кровавой сече, видывал и больше крови, но вот что б так — свои, всю деревню… С хладнокровием мясника режущего свиней… Пальцы с такой силой сжали черенок, что твердое дерево не выдержало, промялось под пальцами как кусок мягкой глины.

— Пойдем, добрый человек. Я там хлеба нашел… Да и сыр есть… Отдохнуть тебе надо…

Василий вздрогнул. Занятый горькими мыслями не заметил, как подошел давешний парнишка. Он обернулся, всмотрелся в повзрослевшего, за один страшный день, парня.

— Как звать тебя, добрый человек? — выдержал его взгляд парнишка. Не моргнул, не отвел глаз. Оправится со временем, в его годы это легче…

— Василием кличут. Василием Игнатьевичем.

— А меня Одинец… Один я у отца был… — губы его дрогнули, но в следующий миг он овладел собой и продолжил: — Мамка померла, когда меня рожала… Так что, теперь и впрямь — Одинец…

Он хотел было еще что-то добавить, но махнул рукой, и резко повернувшись скрывая выступившие слезы, быстро пошел к кузнице.

Наскоро забросив в изголодавшийся желудок пару ломтей мягкого хлеба да немного сыра, Василий придвинул поближе немаленький кувшин с резко пахнущей брагой. Осторожно отхлебнув, прислушался к ощущениям. Прокатившись по горлу непреодолимой лавиной, жидкость с силой ударила ссохшийся от долгого воздержания желудок, растеклась приятным теплом. Удовлетворенно причмокнув, Василий поднял глаза на Одинца. Весь вечер парнишка не проронил ни слова. Сидел уставясь пустыми глазами в угли печи. Тонкие юношеские губы окруженные едва пробившимся пушком шевелились, обвиняя невидимого собеседника, с которым вел мысленный спор.

— Одинец… — неловко нарушил тишину Василий. — Ты, это… Что произошло? А то даже спросить… Не до того было…

— Люди боярина здешнего, Охлябы, — монотонным голосом, не отрывая взгляда от мрачно рдеющих углей, бросил парнишка. Затем стряхнув наваждение, вздрогнул. Медленно повернув голову, продолжил уже живее: — Намедни торговцы тут проезжали. Глянулся боярину жеребец один. Видя это, торговцы вздули цену до небес. Вот он и решил, примучить свои деревни новым налогом. А что с нас взять? И так последнее ему отдавали…

Одинец замолчал, снова уставившись на багровые угли. От его тяжелого вздоха угли пыхнули ярче, зазмеилось синее пламя.

— Вот он и решил, — продолжил парнишка. — Наказать нашу деревню, что б остальные убоялись. Его гридни прискакали рано утром… Сначала веселились — кто плетью всех норовил, кто за девками гонялся… Потом в раж вошли. Начали стрелами, как уток, а после и вовсе мечами… Когда это началось, батя меч схватил и на улицу. Я за ним было, да он проворнее оказался — вдарил мне по темечку и в подвал… Через оконце все видел… Ногти все поломал… Да только когда выбрался, ускакали уже… Потом вот ты Звягу принес…

Что здесь можно было сказать? Василий молча пил брагу большими глотками, стараясь хоть немного затушить бушующий в голове пожар.

— Старик просил внучку его найти…

— Звану? — Василий увидел как еще больше помрачнело лицо Одинца. Хотя минуту назад мог бы поклясться что мрачнее некуда. — Они ее с собой… Я слышал, купцы соглашались не только на серебро…

Брага, только что казавшаяся божественным нектаром, резко пахнула болотной тиной. С трудом сглотнув, Василий неверяще уставился на парнишку.

— Что… Что ты сказал?

— То и сказал! — Одинец вскочил. Костяшки на сжатых до боли кулаках побелели. Глаза яростно сощурились, лицо заострилось. — На коня ее боярин сменять хочет! Поэтому ее одну не снасильничали — товар берегли…

Одинец с трудом перевел дыхание, и глухим голосом продолжил, говорил как о давно решенном:

— Я Охлябу убью.

Василий хмыкнул:

— Ага. Только сначала тебе придется порубить с полсотни гридней, из которых половина небось не один год в битвах провела… Могу сказать, что удовольствие полное — когда тебя мечами секут…

— Ну и пусть посекут! — упрямо надул губы Одинец. Мигом превращаясь в непослушного пацаненка. — Пусть! На том свете не стыдно будет отцу в глаза посмотреть! Да и без нее жить…

— Ага! — кивнул Василий. — Вот батю порадуешь… Да поблагодарить сможешь, вон шишку аж отсюда видно. Не болит?

От его участливого голоса, на глаза Одинца вновь навернулись слезы.

— А что, сидеть сложа руки? Пусть всех продают? Может и спас, за тем что б хоть что-то сделал…

— Вот именно. Что бы хоть что-то сделал! А не кидался под нож без толку, дурень! Твой батя спас тебя, что б род не прервался, а ты… Тьфу!

Парнишка зло утер слезы.

— Прервется род… Без нее, прервется…

— Вот оно что… — прищурившись протянул Василий. — Люба она тебе?

У парнишки аж пушок на верхней губе покраснел:

— Люба…

— Вот и останься жить ради нее… А я… Все равно старику слово дал… Да и хранить себя не для кого. — покривил душой Василий. Самому страшно стало. Ведь спешить надо. Только вот как жить потом, зная что такую мразь как Охляба под солнцем оставил?

— Ты что, хочешь?… — у Одинца аж глаза высохли от удивления. Где-то в глубине мелькнула сумасшедшая надежда. Но пропала, видно вспомнил слова о полусотне челядинов. — Я с тобой!

— А на кой леший, ты мне сдался? — грубо отрезал Василий. — Мне самому бы уцелеть, а еще за тобой приглядывать? Лучше покажи-ка свой меч, а то я как видишь…