Дмитрий Емец - Билет на Лысую гору

Хранитель покачал головой.

– Обыкновенный. До изобретения фотографии множество художников ездили по дворянским усадьбам, готовые рисовать все, что закажут. Портреты хозяев, романтические мельницы, любимых лошадей, собак… Затем все перебила фотография, и ремесло постепенно сошло на нет.

– Откуда у тебя этот портрет? – спросила Ирка.

Эссиорх усмехнулся.

– Ты будешь удивлена. Я украл его сегодня из реставрационной мастерской! – сказал он.

– ТЫ УКРАЛ?

– Ну зачем повторять? Говорят тебе: украл. Все было проделано чисто, с минимальным применением магии. Я телепортировал, воспользовавшись отсутствием реставраторов, надел на видеокамеру носок, взял портрет вместе с рамой и был таков. Дело двух минут. Гораздо больше времени я потратил, уничтожая все репродукции с этой картины и хранящиеся в каталогах снимки. К счастью, их оказалось не так уж и много. Картина не самая известная и большую часть времени пылилась в запасниках.

– Но зачем ты ее украл?

Эссиорх терпеливо посмотрел на Ирку.

– Вариантов два. Выбирай любой. Первый: чтобы продать на толчке и приобрести розовую мечту идиота – мотоцикл «Кавасаки-Ниндзя ZX-R». Второй: чтобы она не попала к мраку или к темным магам.

– Второй, – сказала Ирка.

– А я бы выбрал первый. Уж больно привлекательно. К сожалению, ты права: второй, – разочарованно подтвердил Эссиорх.

– А почему так важно, чтобы мрак не знал, как выглядит мальчишка? Картина старая, и того, кто на ней, давно нет на свете, – сказала Ирка, с сожалением глядя на умное и живое лицо на портрете.

Хранитель взглянул на нее с вежливым удивлением.

– Я не стал бы спешить с выводами. Ты точно знаешь, что он мертв? У тебя есть доказательства? Что-то, чего не знаю я? – спросил он жадно.

– Нет, но если элементарно прикинуть даты, то… – начала Ирка.

– Так я и думал, что доказательств у тебя нет, – жестко оборвал ее Эссиорх. – Когда лопухоид (пусть даже бывший) заходит в тупик, он моментально начинает ссылаться на арифметику… Это известная практика! Может, ты еще скажешь, что три плюс три – шесть?

– А сколько?

– Это правило верно, только если считаешь кирпичи. А если, к примеру, взять три добра и три помидора и сложить их – это тоже будет шесть?

– Прости. Наверное, ты прав. Я скверная валькирия, – сказала Ирка.

– Ну-ну… – мгновенно оттаял Эссиорх. – Это я никуда не годный хранитель, помешанный на мотоциклах и снимающий комнаты в коммуналках с оплатой эйфорическими слезами! В общем, я потому и показал тебе портрет, что все это чудовищно важно. А теперь слушай меня. Я расскажу тебе все, что сам знаю о Матвее Багрове…

Хранитель присел и медленно провел открытой ладонью в нескольких сантиметрах от портрета. Затем легко, подушечками пальцев коснулся лица мальчика. От его пальцев по портрету пробежала золотистая волна.

– Ты хочешь оживить картину? – спросила Ирка.

Эссиорх покачал головой.

– Это невозможно. Художник не был ни стражем, ни даже магом, – сказал он.

– Но что-то ты все же сделал?

– Что-то, – кратко ответил Эссиорх. – Но очень немногое… Ожить портрет не сможет, но какие-то минимальные изменения с ним будут происходить. Возможно – я подчеркиваю! – возможно, через несколько дней портрет повзрослеет, и мы увидим лицо сегодняшнего Багрова… Таким, каким он стал.

– Даже если это будет череп? – спросила Ирка.

– Даже если череп. Вопрос в том, есть ли у нас эти несколько дней. Боюсь, что их нет, – жестко подтвердил Эссиорх.

Оторвав от портрета пальцы, он встал. Краски, отметила Ирка, стали гораздо ярче. Казалось, художник закончил его только что – всего несколько мгновений назад.

– То, что ты услышишь сейчас, всего лишь предположение. Я опираюсь лишь на скупые сведения, которыми располагают Прозрачные Сферы, и собственную интуицию, которая у нас, хранителей, развита лучше, чем у обычных светлых стражей. Лично я Матвея Багрова никогда не видел, не считая, конечно, этого портрета, – немного занудно, в своей обычной подробной манере, продолжал Эссиорх.

Ирка внимательно слушала.

– Но все же я почти уверен, то, что я сейчас скажу, окажется близким к истине. Одного я опасаюсь, чтобы это было не ближе к истине, чем сама истина, ибо тогда это будет ложь. Ты понимаешь?

– Да. То есть приблизительно, – поправилась Ирка.

– Здесь на портрете Матвею Багрову лет восемь. Когда он исчез, в смысле исчез окончательно – а он исчезал дважды! – ему было не больше четырнадцати. Между восьмью и четырнадцатью всего шесть лет – около двух тысяч дней! – но каких лет и каких дней!.. Мальчишка был очень энергичный. Рос с отцом. Мать убило молнией, когда ему было около года. Отец, гусарский полковник в отставке, забияка и самодур, сам воспитывал сына, и воспитывал очень круто. Поднимал в пять утра, и они четыре версты бежали по лесу к роднику. Чтобы получить завтрак, мальчишка должен был попасть из пистолета в монету, подвешенную на столбе на нитке. Каждый день монета поднималась немного выше. Рубились они настоящими саблями, только немного притупленными. Никакого учебного оружия. На лошадях скакали без седел. К семи годам мальчишка уже объезжал коней, самых норовистых. Говорят, даже степные жеребцы становились смирными, когда он заглядывал им в глаза. Охотился не только вместе с отцом, но наравне с отцом. Важное уточнение, заметь, особенно если вспомнить, сколько ему было тогда лет. От ружейной отдачи, говорят, у него все плечо было в синяках, а мальчишка все равно продолжал стрелять и попадать… Кроме этого, были еще иностранные языки, арифметика, география, древняя история, отечественная словесность и многое другое. Такое вот детство!.. В двенадцать лет Матвей Багров бежал из дома с цыганами. Кое-кто утверждал, что он украден, но, зная его характер, я уверен, что он сбежал сам.

– Отец не пытался его отыскать?

– Отца не было уже в живых. Он погиб, когда парню было одиннадцать. В лютый мороз бросился вытаскивать провалившуюся под лед крестьянскую клячонку, простудился и умер. Опекуном Матвея до совершеннолетия стал его родной дядя, но молодой Багров терпеть его не мог, хотя дядя вроде был человек добродушный. Во всяком случае, даже голоса на него не повышал. Вот еще одна загадка! – сказал Эссиорх.

Ирке, не отрывавшей взгляд от портрета, почудилось, что лицо подростка скривилось при упоминании о дяде.

«Нет. Просто игра света! Эссиорх же сказал, что портрет не может ожить…» – подумала она.

– Ты говорил: бегство с цыганами – это первое его исчезновение, – напомнила Ирка.

– Да, первое. Некоторое время спустя мальчишка оказывается на Лысой Горе. Точнее, рядом с Лысой Горой, ибо на Лысую Гору лопухоиду никогда не подняться. Ему – это важно! – двенадцать с половиной. Он одет в крестьянское платье. За плечами – мешок. В мешке сабля и пара пистолетов, сверху заваленные тряпьем, чтобы не бросались в глаза. К тому времени Матвей уже отстал от цыган и ведет бродячий образ жизни. Спит где придется, то в сарае, то в стоге сена, а зимой просится переночевать в теплую избу. Отличный охотник, он легко добывает дичь и либо меняет на еду, либо продает. Порой пастухи угощают его картошкой и хлебом. Лишь двух вещей он никогда не делает: не ворует и не просит милостыни. И то и другое ниже его достоинства. Ведь он в конце концов дворянин.