Юрий Никитин - Княжий пир

– Чейман, Чейман… Не сын ли доблестного хана Кучуга, известного как отвагой, так и мудростью?

Узкоглазый воин подпрыгнул от счастья, что его заметил великий князь. Глаза заблестели, он срывающимся голосом выпалил:

– Сын! Отец велел служить тебе верно и преданно, говорить только по-русски, носить одежду русов… и чтобы…

Владимир кивнул, он уже слышал от Кучуга его заветное: успеть повозиться с внуками, что будут неотличимы от русов, чтобы за свой народ быть спокойным.

– Отвага заметнее, чем мудрость, но твой отец наделен и тем и другим. Кого стережете?

Чейман повернул голову к Корняге, и старшой ответил сильным звучным голосом:

– Свирепого татя и разбойника, неуловимого Залешанина!

Владимир оглянулся на Белояна:

– Видишь, что у меня за воины? Втроем одного стерегут! А тот, поди, не только за семью засовами, но и к стене прикован. А то и вовсе связан по рукам-ногам…

Белоян поморщился, а старшой сказал с обидой:

– Обижаешь, княже! Это же сам Залешанин!.. Ну, тот самый… Его и в туе не влупишь, и в ложке не поймаешь. Попался как-то по дурости или пьянке, теперь не упустить бы. Непростой человек! Говорят, глаза отводить умеет, черной кошкой перекидывается.

Владимир снова покосился на Белояна. Тот скривился сильнее:

– Враки. Придумывают, чтобы свою дурость оправдать. Просто смышлен, вот и все. Один пойдешь?

– Ждите здесь, – велел Владимир.

Перед ним услужливо отодвинули засовы, дверь заскрипела истошно, он рассердился, утром весь Киев будет знать, что великий князь навещал в срубе пойманного вора.

Факел трещал, роняя искры. Владимир ругнулся, горящая капля смолы упала на руку. Снизу послышался смешок.

– Хохочи, коли зубы хороши, – сказал Владимир громко, – скоро выбьют!

Ступеньки мокрые и скользкие, словно стадо улиток проползло, сапоги соскальзывали. Наконец трепещущий свет вырвал из тьмы прикованного к стене молодого парня, что сидел там же под стеной, обхватив колени… Морщился, прикрыл глаза, ему и так свет ярок, а Владимир придирчиво рассматривал вора.

Золотые, как спелая пшеница, волосы падают на широченные плечи, все еще совсем не по-смердячему гордо вздернутые. На лбу кожаный ремешок, как у кузнеца, а когда поднял голову, Владимир засмотрелся на такие синие чистые глаза, словно в них отражалось целое поле незабудок.

Сразу видно, что высок ростом, хоть и сидит, на такой груди можно мечи ковать как на наковальне. Цепи на руках самые толстые, но Владимиру показалось, глядя на его руки, что, поднатужься вор, сумел бы либо порвать, либо штыри выдернул из стен. Но хоть и рождаются в селах да весях богатыри, но без ухватки, без воинского умения так и быть им лишь могучим скотом, что деревья рвет с корнями да камни убирает с полей.

– Ну что скажешь, вор? – спросил он зло. – Тот самый Залешанин, который похвалялся мою горницу обворовать так, чтобы даже мышь там удавилась с тоски?

Вор сделал движение плечом, железо загремело. Прищурившись, разглядывал великого князя. Под глазом расплылся громадный кровоподтек, скула в засохшей крови, но лицо дерзкое, в глазах насмешка.

– Садись, княже, – пригласил он. – На чем стоишь. Да, я и есть Залешанин. Хочешь, я попрошу и железо на тебя надеть, а то тебе надоело зенки заливать заморским вином да брюхо набивать…

– Хохочи, коли зубы хороши, – повторил Владимир зло. – Но только недолго тебе блистать белыми зубами!

– Топор уже наточили?

– Топор? – удивился Владимир. – Для тебя кол затесывают. За обольщение дочери боярской, кражу и поджог тебе выпала смерть лютая! Дабы другие устрашились.

Залешанин побледнел малость, но силился улыбнуться:

– Если бы устрашались, никто бы не воровал… А так и давите нас, и вешайте. И между деревьями распахивайте, а все нашему роду нет переводу.

– Перевести не переведу, – сказал Владимир, – но поубавлю… Только я один волен грабить! Когда грабит один, то не режет добычу, аки волк лютый, а стрижет, дает жирком да шерстью обрасти, потом опять стрижет… Потому хоть я и грабитель, но народ за меня держится.

Залешанин отмахнулся с небрежностью, словно сидел на троне и принимал поклоны дурака князя:

– Народ мое имя славит. Богатых никто не любит, а свою бедность всяк объясняет либо совестливостью, либо леностью…

– А что хорошо в лености? – спросил Владимир невольно.

Залешанин покровительственно улыбнулся:

– Когда кто-то признается, что ленив, тем самым говорит, что, ежели бы не его лень, он бы горы свернул, всех Змеев побил, принцесс освободил, всем бы сопли утер, для бедных и сирых горы злата добыл и каждому бы по мешку отсыпал…

Владимир нетерпеливо отмахнулся:

– Ладно, я не за этим пришел. Договориться хочу.

– Договориться? – удивился парень. Владимир видел, как в запавших глазах вспыхнула надежда, но голос все еще держал насмешливым. – Неужто поменяться со мной решил?

– Поменялся бы, да не разорваться мне… Я бы тебя лучше повесил, но мне нужен человек, который съездил бы по одному важному делу. Очень важному! А волхв указал на тебя.

Парень смотрел во все глаза. Насмешливое выражение медленно уступало недоумевающему.

– Я? Но я ж сбегу по дороге!

– А если слово дашь?

– Слово?.. Гм… А с чего я стану его держать?

Владимир развел руками:

– В самом деле, с чего… Но волхв говорит, что ты всегда держал.

– Всегда, – проворчал парень. – То по мелочи… А когда на кону жизнь… А что за поручение?

Владимир покачал головой:

– Нет, сперва скажи, согласен или нет. Я не хочу, чтобы кто-то еще знал. Только я и ты. Если дознается кто-то третий, о том дознается белый свет… Хотя что это я? Совсем одурел от вина. Ты ведь отсюда просто не выйдешь, вор. Сперва вырвут язык, а на кол потащат уже потом…

Парень тряхнул головой:

– Княже! Понятно же, что согласен. Только свистни. Что нужно своровать, только кивни. Ты ж своровать меня хочешь снарядить, не на Змея ж с булавой, который девок ворует?

– Куда тебе супротив Змея, – бросил Владимир с отвращением. – Конечно, на воровство подлое… Никто из витязей рук марать не захочет. Но чтобы ты сразу не дал деру, я для тебя буду держать пряник…

– Ты ж сказал, что довольно слова!

– Да так, на всякий случай.

Владимир видел, что вор ни на миг не заколебался, выполнять ли волю великого князя. Сразу же за воротами – в темный лес, а там снова кистенем по головам честному люду, потрошить их кошели.

– Ежели все выполнишь, то получишь прощение… – Он видел по лицу разбойника, что тому княжеское прощение до одного места, добавил: – И еще… боярская дочь, у окна которой тебя изловили, станет твоей женой. Сам сватом буду.