Мервин Пик - Горменгаст

Но прошло всего лишь мгновение, и, падая сквозь темноту, переплетенную ветвями и листьями, Тит почувствовал, как страх этот покинул его. Он сказал про себя: «Я падаю. Падаю быстро. Сейчас я упаду прямо на него. И я убью его — если мне это удастся».

Тит крепко сжимал нож, и когда он вместе с массой оборванного плюща упал в воду, он вскинул руку с ножом вверх, увидел, как нож сверкнул, как осколок стекла, отысканный лунным лучом среди листьев. Однако тут же его взгляд, метнувшись от сверкающей полоски стали в сторону, увидел какой-то другой предмет, сверкающий не менее ярко, чем его нож — то был лоб Щуквола; на лице, белом как сало и покрытом красными пятнами, как капли крови горели глаза. Рот в обрамлении тонких как нить губ стал открываться, и из него вырвался крик, который разнесся над водой, взлетел к древним стенам, обратил стоявших у окон людей в камень — то был победный крик зверя, готового броситься на свою жертву.

И в этот миг, когда самонадеянный крик еще сотрясал ночь, когда эхо еще разносилось над водой, залетая в пустые комнаты и отражаясь от стен, Тит нанес удар ножом.

Щуквол, подняв голову и раскрыв рот в крике, стоял по пояс в воде, упираясь ногами в оказавшиеся под водой ветви и держась рукой за крепкие ветки над водой. Тит нанес удар в открытую часть шеи и тут же почувствовал, как его облило уже не водой, а чем-то липким и теплым.

Что же произошло со Щукволом? Почему не он нанес первый удар, а позволил это сделать своему врагу? Почему он пропустил удар, который поразил его в жизненно важную артерию? О, он тут же узнал молодого Герцога, наполовину высунувшегося из клубка плюща, упавшего рядом с ним в воду. Лунный свет был столь ярок, что ошибиться было невозможно. И восторг от того, что судьба привела к нему в этот великий момент самого Герцога Горменгаста и что он будет его последней и самой главной жертвой, был настолько силен, и его чувство, что свершается именно то, что должно свершиться, было столь полно удовлетворено, что он не смог сдержать этот победный вопль. На мгновение он стал таким как все, он, такой холодный и расчетливый, отдался минутной эмоции! Он просто должен был выразить свой восторг! К тому же его охватило чувство, с которым уже не мог справиться рассудок, — и Щуквол упустил тот единственный момент, когда он мог первым нанести удар своему врагу.

Однако удар ножа в шею, хоть был и смертелен, не убил его сразу. И он вернул убийцу в его обычное рассудочное состояние.

Щуквол снова стал Щукволом, а не рычащим зверем. Он истекал кровью, а вместе с ней из него вытекала жизнь, но он далеко еще не был мертв. Взревев от боли, Щуквол нанес ответный удар. Но в этот момент что-то под ногой подалось в воде, и он, невольно дернувшись в сторону, погрузился еще немного глубже. Удар, нацеленный в сердце, теперь лишь чиркнул Тита по лицу. Порез был не глубоким, но длинным и кровоточащим. Тит, которого после удара ножом, нанесенным им в горло Щуквола, охватила такая слабость что он был близок к потере сознания, пришел в себя от резкой боли в щеке и нанес второй удар куда-то в темноту под красно-белым лицом с кровавыми светящимися точками глаз. Мир снова завертелся перед глазами Тита и он стал вываливаться из клубка плюща. Но что-то удерживало его от окончательного падения. Тит открыл глаза и увидел, что рука его, все еще сжимающая рукоятку ножа, упирается в грудь Щуквола. Он потянул за нож, но тут же понял, что не сможет его вытащить из тела, откинувшегося на спутанный клубок веток. Потом Тит перевел взгляд на лицо Щуквола. Он смотрел на это лицо, как ребенок с восхищением и удивлением смотрит на циферблат часов, не зная, как определить по ним время. Лицо стало мертвым предметом, узким, бледным, с отверстием, которое только что было ртом, глаза были открыты, но блеск в них пропал. Зрачки закатились под верхние веки.

Щуквол был мертв.

Удостоверившись в этом, Тит разжал руку, державшую рукоятку ножа, всаженного меж ребер, и упал в воду лицом вниз. Сотни людей, наблюдавшие за происходящим, вскрикнули одновременно. Графиня, видневшаяся в прямоугольнике окна, высунулась вперед насколько это было возможно. Она смотрела на сына, и губы ее слегка двигались.

Ни она, ни кто-либо другой из смотревших из окон толком не смогли понять, что произошло там, на воде, в двух расположенных рядом клубках сорванного со стены плюща. Они видели, как Тит сначала исчез под покровом плюща, потом видели, как часть этого покрова оборвалась и упала в воду, потом увидели вторую фигуру, поднимающуюся из спутанной массы плюща на воде, потом услышали страшный крик, видели взмахи рук, слышали новый крик, слышали плеск воды, когда оседал плющ, слышали глухой удар, видели, как одно тело откинулось назад, а второе — упало вперед.

Звуки, несшиеся с воды были слышны с особой четкостью и ясностью. А тем временем вереницы лодок устремились назад к стенам, и некоторые из них были уже совсем близко к тому месту, где упал в воду Тит. В лодках с нетерпением ожидали новых приказаний, но Графиня, освещенная лунным светом, стояла молчаливо и неподвижно, заполняя проем окна, как вырезанная из камня массивная фигура, руки ее вцепились в подоконник, взгляд был устремлен вниз, губы сжаты. Но вот Графиня, выйдя из транса, шевельнулась, а когда она увидела, как Тит падает из клубка плюща в воду, а лицо его залито кровью, из ее груди исторгся страшный крик — она решила, что Тит убит, — и в отчаянии Графиня ударила по подоконнику кулаком.

Но уже не менее десятка лодок подоспело к тому месту, где в воду упал Тит. Первой к нему добралась та лодка, которая уже раньше по приказу Графини двигалась к стене и плеск весел которой несколько ранее слышали и Тит, и Щуквол. Тита, который хотя и был без сознания, но не успел погрузиться в воду, втащили в лодку, но едва его уложили на дне лодки, как он, напугав всех без меры (все считали, что он убит), поднялся, словно воскрес из мертвых. Тит, показывая на какое-то место у стены, где плавали спутанные клубки плюща, приказал всем прибывшим лодкам направиться туда.

Какое-то мгновение люди в лодках колебались и поглядывали на Графиню, но она ни голосом, ни жестом не проявляла свою волю. Тот, кто стоял рядом, мог бы увидеть, что грубые черты ее большого лица смягчились, и лицо сделалось почти красивым. То выражение, которое помимо воли опускалось на ее лицо только тогда, когда она склонялась над птичкой со сломанным крылышком, над любым страждущим животным, появилось на нем и сейчас, когда она смотрела вниз, на происходящие у стены события. В ее глазах растаял лед.

Графиня повернулась к тем, кто находился в комнате рядом с ней:

— Уходите. Оставьте меня одну. Рядом есть и другие комнаты с окнами.