Ричард Адамс - Шардик

— Не трогайте этого человека, капитан. Где бы сейчас ни находился мой отец, прошу вас немедленно послать к нему гонца с сообщением, что вы нас нашли. Мы…

Он осекся и упал бы, когда бы офицер, озадаченный уже сверх всякой меры, не обхватил его за плечи одной рукой.

— Ну-ну, дружок, держись. Что все это значит? Кто твой отец — и сам ты кто такой, коли уж на то пошло?

— Я… я Раду, сын Эллерота, саркидского бана.

Офицер вздрогнул, на мгновение расслабив руку, и Раду бессильно рухнул на колени, припал к скале и зарыдал: «Шера! Шера!»

ЧАСТЬ VII. Сила Божья

55. Тиссарн

Пересохший рот. Отраженные блики воды на изнанке тростниковой крыши. Вечерний свет, красный и густой. Грубое вязаное покрывало на теле. Слабый скребущий звук — мышь поблизости? человек поодаль? Боль, много боли, не острой, но глубокой и стойкой, тело наполнено болью: палец, ухо, рука, голова, желудок, затрудненное от боли дыхание. Усталость, нет сил находиться в сознании и ощущать боль. Страшная слабость, голодная резь в животе, пересохший от жажды рот. Но при этом чувство облегчения: он в руках людей, не желающих ему зла. Где он — неизвестно, но точно не с Геншедом. Работорговец умер. Шардик убил Геншеда, и Шардик тоже умер.

Обитающие здесь люди — которые, кто бы они ни были, потрудились уложить его в постель — наверняка оставят его у себя на какое-то время. Что будет дальше, он понятия не имел, будущее в воображении не рисовалось совсем. Он наверняка в руках йельдашейцев. Раду поговорил с офицером. Возможно, его не убьют — не только потому, что Раду поговорил с офицером, а еще и потому, что он такой слабый, беспомощный и изнуренный страданиями. Смутная надежда, сродни интуитивному детскому представлению о правильном и неправильном. В своих телесных страданиях Кельдерек видел некоего рода залог неприкосновенности. Как с ним поступят, он не знал, но почти не сомневался, что казнить не станут. Мысли потекли в другом направлении, но следовать за ними недостало сил… кряканье уток на реке… похоже, хижина стоит прямо на берегу… запах дровяного дыма… хуже всего — дергающая боль под ногтем… локоть перевязан, но слишком туго. Все, что от него осталось, напрочь лишено деятельной воли: осколки, сметенные в кучу и брошенные в угол. Шардик умер, звуки, запахи, смутные воспоминания, покрывало колет шею, голова перекатывается с боку на бок от нестерпимой боли, Шардик умер, красные отсветы заката медленно гаснут между стропильных жердей.

Сомкнув веки, Кельдерек застонал и облизал губы, мучимый болью, словно роем назойливых мух. Немного погодя он снова открыл глаза — не из желания увидеть что-либо, а ради временного облегчения, которое принесет такая перемена, прежде чем боль снова возьмет верх и заполнит все тело, — и увидел у кровати старуху с глиняной чашей в руках. Кельдерек слабо показал пальцем на чашу, потом на свой рот. Старуха с улыбкой кивнула и поднесла чашу к его губам. Там оказалась вода. Он жадно выпил до дна и, задыхаясь, прошептал «еще». Старуха, кивнув, вышла из хижины и скоро вернулась с полной чашей. Вода была свежая и холодная — видимо, прямо из реки.

— Бедняжка, тебе очень худо? — спросила она. — Ты поспи, поспи еще.

Кельдерек кивнул и прошептал: «Но я очень голоден» — и только тогда сообразил, что старуха обратилась к нему на наречии, родственном ортельгийскому, и что он машинально ответил на нем же.

— Я с Ортельги, — улыбнулся он.

— Речной народ, как и мы. — Старуха махнула рукой, очевидно показывая в сторону реки.

Кельдерек попытался сказать еще что-то, но она покачала головой, пощупала ему лоб мягкой морщинистой рукой и удалилась прочь. Он погрузился в полудрему — Геншед… Шардик умер… сколько дней назад?.. — а спустя какое-то время старуха вернулась с миской рыбного супа, заправленного неизвестным ему овощем. У Кельдерека едва хватало силы жевать и глотать; старуха накалывала кусочки рыбы на острую палочку и совала ему в рот, разглядывая его раненый палец и озабоченно цокая языком. Он попросил добавки, но она сказала:

— После… попозже… много нельзя поначалу. Поспи сейчас.

— А вы побудете со мной? — спросил он, как ребенок, и старуха кивнула. Он показал на дверь и проговорил: — Солдаты?

Она снова кивнула, и тут наконец Кельдерек вспомнил про детей. Но когда он попытался спросить про них, старуха лишь повторила «поспи-поспи» — и он, утоливший жажду и поевший горячей пищи, с легкостью повиновался и скользнул в сон, как ускользает на глубину форель, вспугнутая рыбаком.

Один раз Кельдерек проснулся в темноте и увидел, что старуха сидит у коптящей маленькой лампы под сетчатым колпаком из тонкого зеленого тростника. Она снова дала напиться, потом помогла справить нужду, не обращая внимания на его смущение и неловкость.

— А почему вы не спите? — прошептал Кельдерек, а старуха с улыбкой ответила:

— Так ребеночек-то у тебя еще не родился, — из чего он заключил, что она, должно быть, деревенская повитуха.

Ее шутка опять привела на память детей, и он умоляюще спросил:

— Дети? Дети-рабы?

Но старуха лишь положила ему на лоб мягкую морщинистую руку.

— Знаете, раньше меня называли Кельдерек Играй-с-Детьми, — пролепетал он.

Потом перед глазами все поплыло — не одурманен ли он каким зельем? — и Кельдерек снова заснул.

Пробудившись, он понял, что время за полдень. Солнце в поле зрения еще не показалось: находилось где-то выше и левее, чем в момент пробуждения накануне. В голове немного прояснилось против вчерашнего, боль несколько поутихла, и он чувствовал себя бодрее и не таким грязным. Кельдерек хотел позвать старуху, но потом осознал, что рядом с кроватью кто-то уже сидит. Он повернул голову и увидел Мелатису.

Он ошеломленно уставился на нее, а Мелатиса вся просияла с видом человека, принесшего дорогому другу ценный и неожиданный подарок. Она приложила палец к губам, но мгновение спустя, поняв, что этого недостаточно, чтобы успокоить Кельдерека, опустилась на колени у кровати и накрыла ладонью его руку.

— Я тебе не мерещусь, — прошептала она, — но тебе нельзя волноваться. Ты очень болен — раны и истощение. Помнишь, как ты был плох?

Кельдерек не ответил, только поднес ее руку к губам. Немного погодя Мелатиса спросила:

— А как оказался здесь — помнишь?

Он попытался помотать головой, но тотчас закрыл глаза от боли, потом с трудом проговорил:

— А где я?

— Тиссарн — рыбацкая деревушка, совсем маленькая, меньше Лэка.

— Она… она недалеко от?..

Девушка кивнула: