Анна Оуэн - Стальное зеркало

Вот так… один из десяти. Если я сумею правильно себя поставить. Я не послушал, а надо было. Но, может быть, не поздно сейчас. Ведь все равно расскажу, все равно.

— Я расскажу. Но вы и так не сможете тронуть слишком многих… Ваша Светлость. Потому что от верной смерти, от верной смерти всем люди побегут куда угодно. А они знают. И не станут молчать… и выйдет, что Ваша Светлость пытается скрыть нечто… от Его Величества.

— Вы, — усмехается герцог Ангулемский, — дурак. Хуже того, вы наглый дурак, по наглой дурости своей залетевший туда, где подобные вам показываться не должны. И в этих сферах вы ведете себя не как негоциант даже, как мелкий торгаш. Грозитесь донести рыночной страже на другого мелкого торгаша. Я не буду ничего скрывать от Его Величества, я вас всех ему подарю. А вы едва ли сможете врать под пыткой.

Дурак, да, дурак. Предупреждали его. Предупреждал, вернее. Бес, оборотень, нечисть… И раньше, и потом. Вчера ночью сказал… то, что в «Соколенке» случилось, это больше везение, чем невезение, могло хуже выйти. Следили за скверным заведением, не только возчик — его-то сразу заметили и не обеспокоились: важного он увидеть не мог. Нет, из соседних веселых же домов следили, тамошние же обычные обитатели, с этим он разобрался уже, задним умом… хорошо было сделано и денег много потрачено — и не свались на них в ту ночь ромей со свитой, так герцог бы господ негоциантов на сутки раньше нашел и сам, и торговаться с ним было бы нечем почти. А сама проруха — это из области военного счастья. Все ты продумал, что в таких случаях продумать положено, все сделал, а дама Фортуна другим полную руку сдала. Это одно дело. А что та дорожка, по которой мэтр Эсташ с коллегами пошли, только к обрыву вела — и никуда больше — раньше, позже, а никуда больше, это дело другое… Только прежде это не так заметно было. Уберечься нельзя, сказали ему, исходите из этого.

— Я маленький глупый человек… и, наверное, я не смогу. Но я недавно совершил… смертный грех — и что уж мне теперь выбирать между другими двумя.

— Отпущение грехов перед Богом дают святые отцы. Мне же извольте исповедовать свои грехи перед короной, — герцог кивает в сторону секретаря. — Начинайте… Вы, — вдруг добавляет герцог, — что-нибудь про состязания колесниц в Константинополе слыхали?

Терять нечего, что сказано — сказано, а способ, который присоветовал альбиец, тут могут знать — но вот станут ли ждать такого от ничтожества и пыли под ногами? Вряд ли.

— Немногое… только что это повальное безумие — и императоров с трона сносит, бывает.

Герцог кивает… одобрительно, понимает мэтр Эсташ. Потом Валуа-Ангулем поднимается, проходит между застывшим в кресле негоциантом и секретарем.

— Верно, безумие. И каждый стремился любой ценой дойти до финиша, да еще и прийти первым. Предпочтительно по головам других состязующихся — нужно же радовать зрителей и императоров… Ничего вам не напоминает? — говорит откуда-то сзади, и поди догадайся, что он там сейчас делает. Не слышно ни звука, только голос весь кабинет заполнил. Как проповедь епископа в соборе Сен-Круа.

— Предложенные условия, — отвечает пустоте перед собой торговец шелком.

— Почти верно… забавно, — герцог появляется из-за кресла, в руке — высокий переливающийся бокал с волнистым краем. Готье знает, в чьей мастерской отлито это стекло. Дед нынешнего владельца, старик Саразен, ухитрился не только сманить стеклодува с острова Мурано, что еще не диво — умудрился сохранить ему жизнь, сколько Республика ни подсылала наемных убийц. — Вы, мэтр, хоть и дурак, но человек до определенной степени приличный, совестливый даже… иногда. И гонки по головам не больно-то вам понравились, что при вашем способе содержать себя даже удивительно. А я, понимаете ли, весьма азартный зритель… но разборчивый. Смотреть, как вы с подобными вам будете топить друг друга, мне заранее противно. Поэтому я попробую научить вас другим гонкам. Вытаскивайте друг друга — и делайте это честно. Все будут отвечать на одинаковые вопросы. Ответы я буду сличать. Совравшие выбывают. Сказавшие правду прошли очередной круг. Это что касается честности. Что же касается любви к ближним своим… любой, взявший вину на себя, получает в подарок одну жизнь за одно дело. Свою или чужую — ему решать. Названного им не казнят, не будут пытать… и, если другое не помешает, оставят где есть. А любой, попытавшийся перевалить свою вину на другого — выбывает. Без последствий для ближних своих. Но он пойдет на корм королевской тайной службе.

— Ваша Светлость… собирается сказать это всем?

— Прямо — нет. Вам говорю, потому что вы не поступили так, как вам посоветовали. Не попытались исчезнуть — ни из города, ни из мира. Мне об этом не докладывали, нет, но догадаться несложно. Наши соседи через пролив — вполне достойные люди, но к ряду смертных грехов они относятся даже с большим легкомыслием, чем ромеи в пору язычества. Вы не воспользовались советом этим утром, но передумали, когда поняли, что можете погубить других. И были очень уверены в себе.

— Нет, — почти шепотом говорит Готье, — большей любви… Но вы не Бог, Ваша Светлость…

— Воистину. Но кто мешает мне чтить Его слово и воплощать в жизнь? — а это, оказывается, смех. Почти беззвучный клекот где-то в глотке.

— Мне там дали еще один совет… смотреть, что я могу унести. Это был хороший совет… — в конце концов, какое ему дело до совести герцога и смертного греха гордыни? — так вот, началось все еще при моем покойном отце. Из-за Его Величества. До того мы вели дела открыто и поодиночке — а на остальное и гильдейских рамок хватало, и всяких маленьких хитростей. Его Величество торговлю жаловал и привилегии торговые давал охотно, и звания покупать позволял — но считал, что за это мы ему принадлежим, и наши связи тоже. А с тем, что он от нас хотел — было очень легко потерять все. Но в одиночку спрятаться — нечего и думать. Вот тогда и начали договариваться потихоньку…

«Когда ученые или опытные люди говорят о мире вокруг нас, они часто указывают, что поводырями в нем должны служить человеку знание и мудрость. Мнение это кажется истинным многим, вернее, почти всем — споры идут лишь о том, чьи знания более полны и в чем именно заключается мудрость.

Но мудрость — это всего лишь опыт, идущий рука об руку с трезвым представлением о себе и присутствием духа. Это вещи важные, без них трудно дойти даже к самой скромной цели, но мир движется не ими. Истинные, проверенные и надежные знания бесценны — но все они были приобретены и ни одно не является первичным. И мир вокруг нас по-прежнему, как во времена первых потомков Адама, больше закрыт для нас, чем открыт. Мы живем в нем и отчасти управляем им, не понимая его природы. И делаем это благодаря дарованной нам Свыше способности мыслить.