Марк Хелприн - Зимняя сказка

– Все это я уже когда-то слышал. Но от этого мне ничуть не легче.

– Тебе придется оставить меня прямо сейчас.

– Я не могу это сделать.

– Можешь. Рано или поздно нам все равно пришлось бы расстаться.

Сесил вздохнул и, бросив прощальный взгляд на улыбавшегося неведомо чему Питера Лейка, отправился восвояси.

Питер Лейк остался в парке один. Он медленно двинулся вперед и вскоре оказался на вершине небольшого холмика, с которого открывался вид на дальний конец парка. Он увидел там своего белого коня, смотревшего прямо на него.

В тот же миг былые силы навсегда оставили Питера Лейка и он превратился в обычного человека с раной в боку. Да и конь уже нисколько не походил на сказочного скакуна, сошедшего с пьедестала. Он стал похож на жеребенка. Трогательно изогнув шею, он внимательно следил за Питером Лейком, огибающим густые заросли кустарника. Стоило Питеру выйти из-за них, Атанзор прижал уши к голове, как он делал в ту далекую пору, когда ему приходилось таскать фургон молочника.

Питер Лейк заглянул в глаза Атанзору. Хотя конь уменьшился в размерах, а его шрамы уже не привлекали к себе внимания, глаза его оставались такими же круглыми и красивыми, как и прежде. Оставив блюдо под зеленеющим наперекор всему кустом, Питер Лейк оседлал коня и направил его к видневшемуся вдали туннелю. Деревья приветливо зашелестели молодой клейкой листвой. Близился рассвет.

– Давай-давай, – сказал Питер Лейк Атанзору. – Пора домой.

Огонь уже начинал гаснуть. Пламя спалило почти весь город, превратив его в груды источающих жар дымящихся руин. Лишь кое-где среди обширных пожарищ виднелись маленькие островки, сохранившие черты погибшего города. По прошествии нескольких столетий своей истории Манхэттен вновь оказался окруженным безлюдными пустошами. Над городом разгуливали белые, серые и серебристые облака дыма. Улицы обратились в ничто. Захваченный и уничтоженный неприятелем город казался на удивление небольшим. Питер Лейк скакал по темным предрассветным улицам. Грациозный Атанзор переносил его из конца в конец острова. Время потеряло всякий смысл – глядя на развалины, они видели разом и прошлое и будущее города, что лежал в руинах, но оставался живым. В этом пестром ковре сплетались нити всех времен. И видеть его им позволял не какой-то особый дар, но смиренный взор, которому открывались нездешние образы, проступавшие сквозь привычные очертания. Город продолжал жить так, словно его неистребимый дух не нуждался в земной основе.

Они видели страшную летнюю грозу, прячущихся под деревьями детей, брошенные обручи и отчаянно трепещущие на ветру ленточки детских бескозырок. Они видели одиноко взлетающий в ночи самолет, похожий на указующего своими огнями путь небесного вестника. Они видели плывущие по синей глади Гудзона корабли и баржи. Видели схватку цирковых борцов и бедную девочку, целующую куклу. Они видели свайный копер высотой с шестиэтажный дом, гипнотизировавший мерными тяжелыми ударами вышедших поглазеть на него портняжек, строчивших стежок за стежком, час за часом, день за днем ткань своей жизни. Они видели гуляющее по берегу пруда семейство и, глядя на стены и окна окружающих его деревянных строений, понимали, что утки в пруду давно привыкли к звукам голландской речи. Они видели бесстрашные кораблики, пробиравшиеся между скалами Хелл-Гейт, и отважно выбегающую на сцену юную актрису. Они видели встающие над городом серые громады стальных мостов, привыкших и к зною и к буранам.

Все эти образы, развертывавшиеся перед ними подобно играющим на ветру стягам, являлись составной частью некой важной истины хотя бы потому, что в них раз за разом виделись одни и те же линии, цвета и фигуры и прочитывались удивительно знакомые чувства и поступки, что сходились вместе единым языком и звучали прекрасной песней.

Музыка десятков оркестров казалась одним аккордом. Образы накладывались на образы. Атанзор вел за собой табун из пяти десятков лошадей, состоявший из кобыл, жеребцов и жеребят, серых, гнедых, вороных и крапчатых пони, рыжих шетландцев, першеронов с длинными, словно у африканских танцоров, гривами, арабских скакунов, боевых коней и ломовиков. Присмотревшись получше, Питер Лейк понял, что видит перед собой реальных, состоящих из плоти и крови животных, идущих вслед за белым жеребенком.

Небо уже начинало сереть. Питер Лейк, ехавший во главе этой процессии, увидел сотни застывших в изумлении Куцых Хвостов. Он прекрасно понимал, что они быстро сообразят, куда лежит его путь, и доложат об этом Перли, добавив, что Атанзор превратился в целый табун лошадей.

Питер Лейк направил табун к реке. Лошадки перебрались к Кинге-Бридж и исчезли за рекой. На всем Манхэттене теперь остался один-единственный конь, точнее, жеребенок. Питер Лейк остановил Атанзора немного южнее парка и, спешившись, заглянул ему в глаза.

– Пожалуй, ты не хуже меня знаешь, куда лежит твой путь. – Конь громко чихнул. – Думаешь, они пустят тебя с простудой? Впрочем, на тех пастбищах подобные вещи, скорее всего, вообще не имеют значения. Хотя, быть может, для начала они поместят тебя в карантин… Ты дождался меня и теперь можешь сделать то, чего не делал прежде. Иди. Я тебе больше не нужен.

Атанзор стоял на месте, пока Питер Лейк не прищелкнул языком и не помахал ему рукой, после чего конь заржал и, не оглядываясь, поскакал прочь. Питер Лейк тяжело вздохнул. Он знал, что уже никогда не увидит своего белого коня, но не сомневался в том, что тот сможет отыскать дорогу к дому.

Атанзор попытался прыгнуть как можно выше, но пролетел всего десять-пятнадцать футов. Он попытался сделать еще один прыжок, походя в этот момент на человека, летавшего во сне и уверенного, что стоит ему прикрыть глаза, как он вновь обретет ту же чудесную способность. Увидев перед собой длинную, свободную от мусора улицу, он решил разогнаться получше и понесся по ней галопом. Его копыта касались земли так же легко, как рука работающего на круге гончара. Для того чтобы взмыть вверх, ему оставалось оттолкнуться от земли, напрячь шею и поднять голову вверх – как он делал прежде. Он с силой оттолкнулся от земли, будучи уверенным в том, что тут же взлетит в небо, но вместо этого тяжело рухнул на мостовую и, потеряв равновесие, кубарем покатился по ней и врезался в ряд мусорных бачков, которые с немыслимым грохотом разлетелись в разные стороны.

Подавленный неудачей, он поспешил вернуться в парк, лег наземь и положил голову между передних ног, став похожим на скульптуру какого-нибудь кубиста (или, как выразился бы Крейг Бинки, кубинца).

Он решил немного поразмыслить. Ему уже не раз и не два доводилось становиться свидетелем торжественной церемонии, во время которой механик поднимал домкратом автомобиль в присутствии его молчаливого и насмерть перепуганного владельца и, забравшись под машину, приступал к исследованию ее внутренностей. Атанзор решил проделать нечто подобное с самим собой, хотя и не мог причислить себя к разряду механиков, ветеринаров, анатомов или (что было бы весьма кстати) специалистов по аэронавтике. Его черные копыта блестели как и прежде, в мышцах чувствовалась былая сила, жилы не уступали своей прочностью стальным тросам, живот оставался подтянутым и плотным.