Чайна Мьевиль - Шрам

— Что это? — прошептал Иоганнес, и Круах Аум что—то написал для него на листе бумаги.

Кровь.

Еще одно биение сердца — и вода наполнилась темной жидкостью. Она быстро растворилась, разойдясь во всех направлениях. Свет фонаря пробился через сгустки крови и засверкал на чем—то вдали — на плотной, ровной поверхности.

Акванавты замерли в изумлении — это была металлическая кромка армадской узды. На ее поверхности образовалась корка из останков ракушек, давно уже убитых давлением, и жизнеформ, обитающих на этой глубине. Один угол, один зажим охватывающей тело аванка упряжи.

— О боги, — прошептала Чион. — Может, это мы виноваты. Может, все дело в этих застежках, уздечках… может быть, они вызвали у него раздражение.

«Ктенофор» проплыл назад через сгустки крови над телом аванка. Кровь фонтанировала откуда—то позади возвышений на его шкуре.

— Смотрите! — воскликнул Иоганнес. — Вон там!

В двадцати футах под ними шкура аванка была содрана, и оттуда что—то сочилось. Это было похоже на раскопки — широкая рваная траншея глубиной не меньше тридцати футов и длиной во много ярдов, искривляясь, исчезала в темноте. Внутренние ее стенки представляли собой комковатую массу разрушенных ячеек, загрязненную остатками вязкого гноя. Сгустки полужидкой субстанции прямо на глазах отрывались от тела и устремлялись вверх, а за ними — лоскуты материи.

В самой глубокой части раны, в ее основании, фосфор высвечивал влажное красное мясо.

— Джаббер его задери! — прошипел Иоганнес— Неудивительно, что он остановился.

Круах Аум принялся что—то бешено писать, потом поднес клочок бумаги к свету. «Это для аванка ерунда — представьте себе его размеры, — прочитал Иоганнес. — Должно быть что—то еще».

— Смотрите, — прошептала Чион. — Кромки этой раны… Они не соприкасаются с уздечкой. Здесь что—то другое. — После этого на несколько секунд воцарилось молчание. — Мы что—то упустили.

Рваная кожа аванка поднималась с обеих сторон от акванавтов, спускающихся в траншею в теле животного.

Словно исследователи какой—то затерянной реки, они намеревались обнаружить источник раны.

V—образный разрыв в аванковой плоти уходил далеко вперед, в темноте не было видно каких—либо признаков, что он кончается. С каждым ударом сердца вокруг начинал бить фонтан крови, ослепляя их на несколько секунд, пока вода не уносила загрязнение.

Под ними происходило какое—то движение. Движение наблюдалось и по сторонам — падалыцики вгрызались в обнаженное аванково мясо.

Батискафос медленно двигался в тени мясной расщелины, и все в маленькой металлической капле думали, хотя и не произносили вслух: «Кто же это сделал?»

Они повернули вместе с изгибом раны, когда перед ними возникли твердые кромки разгрызенной кожи. «Ктенобор» развернулся в воде.

— Вы видели — там что—то двигается?

Лицо Чион побледнело.

— Вон там! Там! Видели? Видели?

Тишина. Фонтан крови. Тишина.

Иоганнес попытался разглядеть то, что увидела Чион.

Рана расширяется. Они на краю глубокой впадины. В ее основании кровь и гной. Шириной она в несколько десятков ярдов. Это и есть рана аванка.

Что—то движется. Иоганнес видит это и вскрикивает, остальные вторят ему.

Под ними в крови происходит движение.

— Боги милостивые, — шепчет Иоганнес, и голос его замирает, переходя в мысль. Боги. Здесь происходит что—то неизбежное и страшное.

«Ктенофор» раскачивается под новые вскрики. Что—то ударяет по его поверхности.

Насть мозга Иоганнеса оцепенела, и он думает: «Мы должны понять причину и вылечить его, понять, что с ним, и вылечить, отсечь, что загнило, и вылечить», — но по мере того как акванавты спускаются в яму — в центр болезни, — поверх этих мыслей, подавляя их, воцаряется страх.

(«Он был во мне с того момента, как волны сомкнулись над нами».)

Гнилая кровь под ними пульсирует в странном ритме. Батискафос снова вздрагивает — что—то невидимое ударяет его. Чион начинает причитать.

Медленно поворачивая голову и чувствуя, как внезапно остановилось время, Иоганнес видит, как руки женщины—струподела, неповоротливые и медлительные, точно культи, манипулируют рычагами. Чион дает задний ход, пытаясь увести аппарат, но на «Ктенофор» обрушивается еще один удар, и батискафос неустойчиво раскачивается.

Иоганнес слышит, как визжит вместе с Чион: скорей отсюда, скорей отсюда.

Что—то снаружи ударяет по люку «Ктенофора».

Иоганнес в страхе вскрикивает, глядя на озеро крови внизу.

Темный урожай, пучок черных цветов вырвался из раны в колеблющемся свете фонаря, цветы рванулись вверх, к этому холодному ложному солнцу на мощных стеблях, оплетенных мышцами и венами, которые на самом деле вовсе и не стебли, а руки, а там не цветы, а ладони, загнутые когти, хищно и широко распростертые руки, а потом тела и головы — они поднимаются, выныривают из кровавой слизи, где они грызли плоть и выпускали яд.

Словно духи, поднимающиеся над кладбищенской землей, существа возносятся вверх, разгоняя кровь хвостами, глядя на незваных гостей огромными глазами, в которые Иоганнес смотрит с трепетом и ужасом. Лица тварей застыли в невольных ухмылках, словно они насмехаются ним с их зубов (а зубы у них длиннее пальцев) свисают лоскуты аванковой плоти.

Они плывут к глубоководному аппарату с изяществом угрей, и батискафос раскачивается под их весом; потом существа поднимают его на вытянутых руках, снаружи все раскачивается, иллюминаторы поворачиваются вверх, отчего три пассажира валятся друг на друга и кричат в страхе, смотрят наружу и кричат в умирающем свете фонаря при виде лиц за стеклом, при виде рук, тянущихся к ним.

Иоганнес чувствует, как растягивается в крике его рот, но ничего не слышит. Руки его колотят по телам других членов экипажа, и те колотят его в ответ, в свою очередь охваченные ужасом, но он ничего не чувствует.

Свет проливается из «Ктенофора» и поглощается бездной. Иоганнес видит, как существа давят на стекла иллюминаторов, и мысли взрываются в нем. «Вот она — болезнь, — истерически думает он. — Вот она — болезнь».

Болезнь, толпящаяся вокруг батискафоса, разбивает фосфорный фонарь, и тот гаснет, изойдя пузырями, и теперь эти раздутые лица освещаются только слабым желтоватым светом изнутри.

Иоганнес вперился взглядом через стекло в пару глаз снаружи, на глубине в четыре мили. На крохотную долю секунды он предельно четко и живо видит, каким он, судя по всему, представляется этим глазам — его собственное лицо налилось кровью после всех этих кульбитов, покрылось морщинами, подчеркнутыми светом, выражение испуга застыло на нем.