Светлана Багдерина - И стали они жить-поживать

О чем они думали — сотня!.. Тысяча, десять тысяч, а лучше сто тысяч — вот какой должна быть армия, если они действительно хотят не только захватить, но и удержать этот дурдом! Сами виноваты. Заварили — расхлебывайте. А его здесь больше нет. Он не собирается расплачиваться за глупость своих повелителей. Бежать, бежать — но не к Костею — царь не прощает ТАКИХ провалов — а куда-нибудь подальше. Мир велик, и в нем существует немало государей, готовых нанять за хорошую плату такого бравого вояку, как он. Главное сейчас — найти убежище, пока его никто не видит — зачарованная прислуга не в счет — и переждать.

С каждым пролетом лесенок, ведущих вниз, крики и шум становились все глуше, и вот, наконец, коридор, в котором их не стало слышно вообще. Его след давно потерян. Его никто не видел. Славный тихий прохладный подвал, построенный каким-то добрым архитектором как раз для его целей, освещаемый единственным факелом у входа.

Он по-воровски огляделся, выхватил факел из его скобы, быстро откинул щеколду на одной из массивных дубовых дверей — той, что поближе, и посветил себе.

Ох, есть на свете счастье, вздохнул он и улыбнулся с облегчением и радостью, даже забыв на мгновенье свои утренние злоключения и все еще гудящую и плывущую от попадания таза голову — только испуганное загнанное сердце колотилось, как будто хотело вырваться из грудной клетки и мчаться дальше.

Но это ничего.

Это пройдет.

Продуктовый склад предстал перед ним во всей своей гастрономической красе — огромный, как зал приемов, заставленный стеллажами, бочками и ларями с сырами, компотами, вареньями и соленьями. Потолок, казалось, прогибался от почти новогодних гирлянд из окороков, сосисок и колбас. В воздухе висел неповторимый аромат изобилия.

Натюрморт, да и только…

То, что надо бедному солдату, чтобы пережить смутное время, продлись оно хоть неделю, хоть месяц, хоть год.

Ништяк довольно крякнул, закрыл за собой дверь, воткнул факел в кольцо и довольно потер руки.

Кажется, пока они там бегали, настало время обеда.

Тоннель, промытый давно ушедшей с чувством выполненного долга подземной рекой, плавно пошел вверх. Маленькое пламя шахтерской масляной лампы, произведенной в нефтяные, поставившей, казалось, своей единственной целью выработку смрада и выдающей свет лишь как неизбежный побочный продукт, заколебалось на секунду, но тут же выровнялось под разочарованными, почти отчаянными взглядами бояр.

— А я уж думала, щель где-то дует, — нескладно, но верно выразила чаяния и отчаяние всего благородного собрания боярыня Серапея.

— Нет, Серапеюшка, — угрюмо отозвался мужской голос из темноты, тихий, но недостаточно, чтобы не быть услышанным лидером подземного отряда. — Мы тут, видно, помирать останемся. Сколько уж обошли — поди, весь Белый Свет за то время, что мы тут бродим, обойти можно было. Ан, нет. Нету входа, нету выхода. Надо было там, где мы в первый раз в коридор прокопали, в другую сторону идти. Говорил же я, так ведь кто меня тогда слушал…

— Надо было, батюшка, надо, поди… — завздыхала Серапея. — А и щего теперь думать про это… Шмерть — так шмерть… Вще там будем, рано ли, пождно ли…

— Так ить, бабушка, лучше поздно, чем рано…

— Так ить, Ларишка, лучше лечь да помереть шпокойно, чем вот так как черви дождевые под жемлей вщю жижнь полжать…

— А и ляжем да помрем скоро, — пробурчал боярин Порфирий. — Еды у нас осталось на раз, если понемногу — на два…

— На какое два, боярин Порфирий, имей совесть! — взмолилась Конева-Тыгыдычная. — Котенок двухмесячный больше за один присест съедает!..

— Эх, котенка бы сейчас сюда… — облизнулся невидимо во тьме боярин Демьян. — Или щенка…

— Зачем, дядя? — недопоняла Наташа.

— Кхм… — смутился тот. — Животных уж я больно люблю, племяшенька…

— Особенно с гарниром, — фыркнул за спиной молодой боярин Артамон. Но получилось у него почему-то не так насмешливо, как ему бы хотелось. По-видимому, копченая на нефтяном костре чудо-юдина явно не стояла в списке и его любимых блюд.

— Экие вы, мужечины, озорники, — вздохнула Арина, сглотнула голодную слюну и тяжело оперлась на руку Артамона.

— Хватит уже про еду, — сурово прицыкнул на подопечных граф. — Договаривались ведь. И помирать вы тоже рано собрались. Выберемся еще мы на свет белый, поглядим, какое оно есть — солныш… ой!

— Что?

— Что случилось, граф Петр?

— Стена! Я только что наткнулся на стену! Эта проклятая лампа не освещает и на шаг вперед! — в бурной радости Рассобачинского зазвенела, перекрывая все другие эмоции, сумасшедшая нотка. — За этой стеной определенной что-то есть! Я чувствую это! Я знаю!..

— Стена?

— Какая стена?

— Кирпичная?

— Каменная?

— Деревянная? — с обреченной надеждой предположил кто-то.

— Штеклянная! — фыркнула старуха.

— Сейчас погляжу… — граф зашарил по неровной поверхности грязными мозолистыми руками, словно перешедшими от его отца-углежога по наследству вместе с золотом из той шальной лесной речки. — Каменная! Кладка, вроде, крепкая, но не крепче нас!

— Не крепче!

— Все равно, что стекло!

— Пыль!

— Мусор!

— А вот сейчас мы ей покажем удаль молодецкую!

— За две минуты расколошматим!

— Налетай, родовитые!

— Да что б вы без меня делали, боярин Никодим!..

— Раз-два!..

Встреть беглецы сейчас под землей Елену Прекрасную с лукошком пирогов и кувшином кваса, они вряд ли обрадовались бы ей больше, чем этой холодной, негостеприимной стене, первой стене за столько дней.

Где стена — там люди. И теперь они не позволят увести себя в сторону такому пустяку, как кладка толщиной в дворцовую стену, если она вдруг снова встанет между ними и белым светом.

Ну, стенка — берегись.

Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что-то на той, неизведанной пока стороне.

По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах — дух молодой квашеной капусты.

— КАПУСТА!!!..

У бедной стенки не было ни единого шанса. Она обрушилась под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой-то волшебный запах, и был бы прав.

Растоптав в впопыхах светильник-коптильник, но даже не заметив этого, бояре ворвались в оказавшееся беззащитным перед их натиском помещение и огляделись.