Андрэ Нортон - Мастер зверей. Бог грома. Бархатные тени

Я была уверена, что Бесси могла вызвать подкрепление и, скорее всего, так и сделала. А затем она, возможно, осуществила свою угрозу — оглушила его, чтобы продать на какой-нибудь корабль. А оттуда ему уже не вырваться. И все из-за меня.

Мысли мои двигались так же тяжело, как и скрипучая повозка. Но то ли свежий воздух что-то во мне оживил, то ли искра, зажженная во мне Аленом, еще не совсем угасла: мозг прояснялся, хотя тело оставалось неподвижным. И я начала безмолвную борьбу с тем, что держало меня в плену. Поскольку похитили меня, несомненно, с какой-то черной целью, в конце этой поездки мне следовало ожидать самого худшего.

Ален как-то нашел меня у Бесси. Но я не могла надеяться, что подобное чудо повторится. Оставалось только молиться, чтобы он сам сумел спастись.

Мы проезжали по очень тихим улицам. Нашей целью, наверное, было потаенное убежище Д’Лиса, Наконец повозка, громыхнув, остановилась. Голова у меня все еще болела, но сейчас боль была уже не такой сильной.

Мешки, наваленные на меня, откинули прочь. Меня схватили за плечи, и двое мужчин с силой, неожиданной для их тщедушных тел, стащили меня на землю. День уже клонился к вечеру. Мы находились во дворе, огороженном глухим забором с единственными воротами, которые запирал третий человек. С двух сторон были какие-то постройки, с третьей — открытые стойла, где переступали и фыркали лошади. Оставив меня стоять, уверенные, что я не способна действовать по собственной воле, мои похитители выпрягли мулов и отвели их в стойла.

Окна жилой части дома прятались за глухими деревянными ставнями, а двери, за исключением ближайшей, были не только заперты, но и заколочены досками крест-накрест. Там, где прежде были цветочные грядки, была навалена грязь, повсюду валялся свежий навоз. Хотя с первого взгляда это место могло показаться заброшенным, им явно пользовались.

Мои похитители вернулись. Один из них схватил меня за руку и потащил за собой. Я была как кукла в его руках, хотя изо всех сил пыталась сбросить путы, наложенные на меня проклятым порошком.

Мы вошли в огромную кухню с очагом, на растопку которого, должно быть, уходило порядочно дров. Над огнем висел котелок на цепи, крохотный в этой пещере. Из него валил пар. Рядом, держа наготове длинную ложку, стояла женщина. Когда ко мне повернулось ее морщинистое лицо, она показалась мне самой Смертью (если Смерть может быть одного со мною пола), занятой гротескной пародией на хозяйственные труды. Хотя ее физиономию избороздили складки морщин, а руки были сущими когтистыми лапами, она была одета в ярчайшие цвета. Блестящая оранжевая блуза сочеталась с широкой красной юбкой. Голова была туго обвязана синим шарфом, из-под которого выбивался единственный клок седого пуха.

Она погрузила ложку в котелок, зачерпнула и понесла ко рту, капая на юбку и блузу. Удерживая ложку у губ, она принялась так яростно дуть, что большая часть жидкости разлетелась вокруг. Затем, высунув бледный язык, вылакала, как кошка, то, что осталось.

Очевидно, вкус ее не удовлетворил, ибо она повернулась к столу, сгребла щепоть какого-то снадобья и бросила его в котелок. Потом, кинув ложку на стол, заковыляла нам навстречу.

Хотя сейчас ее плечи были так скрючены, что ей приходилось задирать голову, чтобы посмотреть на нас, когда-то она явно была рослой женщиной. И ясно было, что хозяйка здесь она, что мужчины ждут, когда она заговорит.

Я не сумела понять ничего из ее слов. Это был резкий, гортанный язык, причем некоторые слова произносились с какой-то шипящей интонацией. Но, должно быть, она приказала им удалиться, поскольку все трое ушли.

Теперь она пристально уставилась на меня. Ее тощую шею охватывало ожерелье из маленьких полированных косточек, а среди них свисал огромный шип, похожий на зуб чудовища. Кожа у нее была очень черная, но с сероватым налетом, словно присыпанная пеплом, что усиливало впечатление сверхъестественной дряхлости. Она подняла скрюченный палец и поманила меня.

— Иди! — каркнула она по-французски.

Меня потащили вперед, как собаку на поводке. Мы перешли из кухни в меньшую комнату, где у стены стоял единственный ящик. Она указала на него и приказала:

— Садись!

И снова то, что держало мое тело в плену, заставило меня подчиниться. Она заковыляла обратно на кухню, не обеспокоившись о моей охране. Несомненно, она была уверена, что я остаюсь беспомощной пленницей.

Мужчины вернулись. Она поставила перед ними миски с похлебкой, выложила хлеб грубого помола. Насытившись, они не ушли из дома, а отправились в другое крыло, туда, где окна были закрыты ставнями.

Время тянулось медленно. Но я начинала чувствовать, что мое жуткое оцепенение начинает понемногу ослабевать. Огромным напряжением воли я заставила себя двинуть пальцем руки. Палец, а потом и вся рука на дюйм поднялась с колен, где до того беспомощно лежала.

Воодушевленная этой маленькой победой, я попыталась заставить двигаться ноги, обутые в то, что осталось от моих башмаков. Если я смогу встать, ходить, то я сумею вырваться.

Я не верила, что у старухи достанет физических сил удержать меня.

Только прежде, чем я успела по-настоящему овладеть телом, она вернулась. Один из мужчин нес за ней большую корзину. Отпустив его движением головы — а он так заторопился, будто радовался, что может уйти, — карга принялась распаковывать корзину. Там были тыквенные бутылки, заткнутые пробками, сверток белой ткани — она не стала его разворачивать, и миска, которую она поставила на пол, с болезненным кряхтением опустившись на колени.

В миску она ссыпала содержимое нескольких маленьких пакетиков, смешав его затем с тщательностью опытной кухарки, воспользовавшись вместо ложки белой лопаткой. Каждый из опустошаемых пакетов был увешан перьями и кусочками желтой кости.

Закончив, она на удивление быстро поднялась и подошла ко мне, сделав знак встать. Моя свобода была все еще слишком ограниченной, чтобы я могла противиться ей. В дверях снова послышался шум, и вошли двое мужчин, неся жестяную ванну, в которой плескалась вода. Она указала им место на полу рядом с миской. Они поставили ванну и ретировались так же быстро, как их сотоварищ. Теперь карга дернула за мое рваное платье.

— Снимай… все снимай, — приказала она.

Не снизойдя даже проследить, как это выполняется, она вернулась к миске, остановилась, чтобы поднять тыквенную бутыль, вытащила пробку и понюхала содержимое.

Мои пальцы нащупывали крючки на разорванном платье. Несмотря на пробудившуюся во мне волю, я еще не могла противостоять ее приказам.

Медленно, неловко, постепенно я освобождалась от одежды, ненавидя себя за то, что делала, и не в силах прекратить. Тем временем она опорожнила в ванную содержимое нескольких бутылок. Запах, поднявшийся после смешения этих жидкостей, был тошнотворно сладким.