Пламенный клинок - Крис Вудинг
— Какую ты знаешь? — сдавленным голосом произнес Эдген и впился глазами в Орику.
И тут ей в голову пришла мысль, совершенно дикая, но при этом такая правильная, что у Орики перехватило дыхание. Как будто все затейливые повороты ее жизни совершались ради этого мига.
— У меня есть песня для принца, — сказала она и вышла на авансцену.
Эдген испуганно вытаращил глаза, но зрители уже заметили лютнистку; ему оставалось только отойти в сторону с натянутой улыбочкой и сделать вид, будто все так и задумывалось.
— Делай как знаешь, — прошипел он сквозь зубы.
Орика осталась одна на краю сцены с лютней в руках, прямо перед ней сидел принц Оттико, а за спиной у него — добрая сотня знатных вельмож. Некоторые из них — в основном оссиане и кроданцы — подняли ропот: дескать, откуда у этой сардки столько наглости, чтобы обращаться к самому принцу? Но Орика тронула струны и всецело отдалась во власть музыки. Ее голос понесся по галерее, сипловатый и проникновенный, вобрав в себя всю тревогу и страх Орики.
Король в своем замке стоял у окна.
Внизу о прибрежье плескала волна.
Вдруг скрипнула дверь, и, бледней полотна,
К нему прорицатель явился.
«Страшись, государь, надвигается шквал.
Твердыню твою сокрушит бурный вал».
Король усмехнулся, раздумья прервал
И вдаль без боязни воззрился.
Ропот стих; ее голос всегда обладал способностью усмирять толпу и призывать слушателей к тишине. Даже принц взглянул на певицу с некоторым благоговением.
«На море затишье, и чист небосвод.
Нигде я не вижу предвестья невзгод».
В ответ прорицатель: «Возмездье грядет
Из бездн, что незримы для ока.
Ломая препоны, нахлынет прилив,
Поднимется буря, по-волчьи завыв,
Разбудит погибших к отмщенью призыв,
И ярость их будет жестока».
Принц насторожился, почуяв неладное. Песня была далеко не безобидная, в отличие от предыдущих. Лицо наследника вытянулось, и Орика ощутила торжество.
Воскликнул король: «Я могуч и силен!
Я здесь повелитель, незыблем мой трон!»
В ответ прорицатель: «Как призрачный сон,
Твое мимолетно правление.
Есть силы древнее, чем власть короля.
Твой бог обманул, процветание суля:
Свободной останется эта земля,
Тебя же постигнет забвенье».
На лице у принца проступила затаенная ярость. Он сознавал, что ему бросают вызов, а то и смеются над ним. Многие из присутствующих выглядели напуганными, однако другие беззаботно внимали пению, поскольку слишком слабо владели оссианским, чтобы читать между строк.
Орика подняла взгляд и отыскала Харода. Даже издалека она видела, что на глазах у него поблескивают слезы: он и восхищался ею, и боялся за нее.
«Это все ради тебя, любимый мой», — подумала она.
Воскликнул король: «За крамольную речь
Тебя на костре подобало бы сжечь!»
Вздохнул прорицатель: «Судьбе не перечь —
Припомни, что с урдами сталось».
И в море король устремляет свой взор.
Он знает: сметет его бури напор,
Спасенья не будет, конец его скор —
В пророчестве правда сказалась.
Когда отзвенел последний аккорд, Орику охватило блаженное опустошение. Ее песня сложилась окончательно. Теперь будь что будет.
Раздались жидкие рукоплескания, быстро смолкнувшие, а принц уставился прямо на певицу. Эдген униженно корчился, отчаянно желая спасти положение, а Орика одиноко стояла у всех на виду, вскинув голову.
— Хватит с меня оссианской музыки, — наконец бросил принц и зашагал прочь из зала. Свита поспешила за ним.
— Почтенные гости! — воскликнул распорядитель. — Извольте проследовать к ужину, куда кому назначено!
Напряжение спало, и присутствующие разом загомонили, поднимаясь с кресел и устремляясь к выходу. Орика прошла мимо остолбеневших музыкантов в глубь сцены и уложила лютню в футляр. Она не решалась обернуться: вдруг какой-нибудь служитель Железной Длани уже направляется ее арестовать. Если не привлекать лишнего внимания, возможно, она успеет покинуть галерею.
Только хотела она поднять футляр, как на плечо ей легла чья-то ладонь.
— Что это было? — прошипел Эдген. — Во имя Джохи, что ты наделала, сардская сучка?
В этих словах было столько ненависти, что у Орики по спине пробежал мороз. Эдген прежде не выказывал предубеждения против ее народа, но стоило Орике не угодить ему, и он мигом отбросил личину.
Она стряхнула с плеча его ладонь и обернулась; в ее взгляде было столько ярости, что Эдген оторопело попятился. Отпихнув его локтем, она направилась к маленькой дверце позади сцены.
Эдген устремился вдогонку.
— Куда собралась? — злобно прошипел он.
— Следующее выступление после третьего колокола тьмы, верно? — бросила Орика через плечо. — Я хочу передохнуть.
И ушла, оставив его кипеть от ярости. Задним числом она сообразила, что забыла лютню, но решила не возвращаться: слишком многое было поставлено на карту.
Кроданский стражник, стоявший у дверей, наблюдал за приближением Орики, явно размышляя, следует ли ее остановить. Все, кто находился в зале, видели ее выступление; все заметили, какое негодование выказал принц. Но стражник, вероятно, недостаточно знал оссианский, чтобы понять, о чем пела Орика, а приказа задерживать ее не поступило. Поэтому он посторонился, дав ей дорогу.
Орика оказалась в узком коридоре, которым пользовались только слуги; но те как раз в это время разводили гостей по обеденным залам, и на глаза Орике никто не попался. Она очень спешила: первый колокол тьмы прозвонит уже скоро, а ей еще предстоит добраться до своих товарищей.
«Моя лютня», — подумала она. Ей было грустно оставлять свою многолетнюю спутницу. Но сарды ценили вещи не слишком высоко. Значение имели только чувства. Лютню можно заменить новой, а вот жизнь товарищей ничем не заменишь.
Орику начало потряхивать. До нее постепенно доходило, какой безрассудный поступок она совершила. На сцене она не чувствовала боязни, но теперь в нее проник леденящий страх разоблачения. Опасность не воодушевляла Орику. Ее храбрость ограничивалась пределами искусства.
«Принн, Лохматая Лицедейка, одолжи мне свой дар скрытности. Позволь мне пройти незамеченной».
Не успела она вознести молитву, как заслышала за спиной торопливые шаги. Она свернула за угол, надеясь ускользнуть от преследователя, кем бы он ни был, но тот шагал не сбавляя скорости, почти перейдя на бег. Чтобы оторваться, ей тоже придется бежать, и это ее выдаст.
— Эй ты!
Она замерла. Это
