Ольга Макарова - iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

Чувство, треплющее за душу, холодящее сердце, то щемящее, то колыхающееся, как вода… во всей своей переменчивости, оно, несомненно, оставалось голосом Нарры, Дымчатого обсидиана, самого немногословного из всех трех.

Не обладая жаром Горящего, равнодушным прозрением Холодного, молчащий большую часть времени, — Нарра имел главное преимущество: этот обсидиан нельзя было снять, как два других (что Кан и сделал не так давно), и потому ничто не мешало ему говорить в полный голос.

Путь, на который согласился Кангасск, ведет в никуда; теперь он это знал. Он смотрел на Гиледу, красивую и чужую, пытался представить путь с ней, жизнь с ней, далекий мир за полосой гор, где все можно начать с чистого листа… но взор наррата проваливался во тьму, холодную и густую, как вода в глубинах океана, а воображение, непобедимое в своем упрямстве, рисовало яркие, но неживые картины.

Однако, когда зов Нарры оставил Кангасска, он лишь с большей уверенностью повторил:

— Согласен.

…потому что не мог иначе.

Глава шестидесятая. На краю

Край мира… во все времена был такой край. Белое пятно на картах, разрисованное диковинными тварями, никогда не существовавшими где-либо, кроме воображения картографа. И кажется, что перешагнешь рубеж — и ни одна из проблем известного мира не последует за тобой; что там, вдали, в неизведанных землях все можно начать заново…

Тарандра, купленного в Табириуме, погубила вчерашняя вьюга. Денег у Кангасска оставалось еще прилично (когда-то он удивлялся, что миродержцы их не считают, а теперь пришел к этому сам), с лихвой хватило бы на нового ездового зверя. Однако Гиледа сказала, что это не нужно: в горах тарандр все равно не пройдет. Кан послушал ее доброго совета и приобрел в Малом Эрхе пару широких лыж — самое то, чтобы добежать по снегу до края известной земли.

Прошлое не хотело уходить просто так, оно сочилось из всех щелей памяти; оно цеплялось за каждую вещь и мысль, не давая забыться и думать о будущем.

Лыжи… удивительное северянское изобретение, позволяющее лететь вперед, скользя по самой поверхности снега, в котором иначе увяз бы по пояс… Едва встав на них, Кангасск вспомнил, как вместе с Орионом, сыном звезд покорял на таких же горные склоны близ Серой Башни — до войны. А после, — такой неуклюжий с одной рабочей рукой, выезжал на лыжные прогулки с упрямцем Лайном, сыном Ориона Джовиба, и Милией…

Милия… что она будет думать об отце, который появился в ее жизни на короткие полгода, а затем ушел как не был? Забудет? Или затаит обиду навеки… Сердца коснулся сырой холодок Нарры, напомнив ненавязчиво: не забудет; более того, будет ждать и верить, а подрастет — отправится на поиски.

Поиски… ты можешь обманываться, Кангасскнемершгхан Дэлэмэр, что все, кто возьмется тебя искать, сделают это ради наследника миродержцев, ради Триады, ради контроля над Ничейной Землей. Ты можешь не верить в друзей в своем равнодушии, своей слепоте, но в дочери усомниться ты не можешь: она будет искать не Ученика, которому оставлены сила и власть, не великого гадальщика, носящего три обсидиана сразу… она будет искать отца, которого просто любит.

…Кангасск бежал вперед, и заветный рубеж приближался, медленно, но верно.

Ты уже уходил из известного мира, Ученик. Давно, три тысячи лет назад, бросив все. Только не за горы — за океан. Ты нашел там изумрудный Ффархан, неизведанные земли, неизвестный народ — драконов, но покой? но смысл? но веру? Их — нет. Так зачем снова…

«Всегда был слабым… — вполголоса укорил себя Кан. — Хоть сейчас… хоть что-то довести до конца, раз решил…» Сказал так — и замолкли все голоса: Нарры, совести, памяти… Оставайся, оставайся один, если это то, к чему ты стремишься…

Не сказать, что стало легче; скорее наоборот… однако Кан упрямо повторил «Пусть…» и приложил все усилия, чтобы раствориться в этом неподвижном мире, что притаился у подножия гор Фумо, окутанных сверкающим снегом, самым ярким и чистым во всем Омнисе. Где тишина осязаема и заполняет все пространство вокруг, как вода; где ощущение времени сужается до столь ценимого мастерами клинка «здесь и сейчас», когда бежишь на лыжах, слушая стук собственного сердца, и дыхание твое обращается в летучий пар, возносящийся к небесам…

О да, отчаянье способно перерастать в торжество «всему наперекор», но такого торжества не хватает надолго, оно подобно бегу из последних сил.

На первом же привале Кан осторожно заговорил с Гиледой. О какой-то ерунде, о чем-то, что тут же забылось, но никогда еще в жизни он не обдумывал и не взвешивал столь тщательно каждое слово.

Путь с ней… Жизнь с ней… И эти осторожные слова призваны были наладить мостик меж двух душ, чуждых друг другу.

Так уже было, но только не с ним…

Мой взгляд взывает к небесам,Взывает к небесам!Я вижу в отсветах зариЛюбимые глаза.

Нет, не тревожь, не шевелиУглей в седой золе,И утешение ЛюбвиЗамена на земле…

Мералли… ее слова. Три с лишним тысячи лет понадобилось, чтобы осознать их по-настоящему. И смириться так же…

— Гасс… — прервала его Гиль.

— Что? — устало отозвался Кан.

Повисла короткая пауза.

— Пошли, — сказала Сохраняющая Жизнь, сдержанно, но настойчиво. — Просто пошли дальше.

— Понял, — нахмурившись, произнес Ученик; закинул сумку через плечо и поднялся на ноги.

Больше он даже не пытался заговорить. На последующих привалах сосредоточенно грыз сухой паек; не переча, заклинал Южные Лихты, чтобы согреть воду во флягах… и — ни слова.

Когда розовые закатные отсветы коснулись снежных шапок на вершинах, изгнанники достигли края и остановились у подножия горного рубежа.

Тогда затянувшееся молчание нарушила Гиледа. Можно было только удивляться тому, как ее голос, который Кангасск помнил лишь мягким и мелодичным, вдруг зазвенел холодной сталью и обрел непререкаемый тон.

— Здесь должен быть проход, — сказала она, — который ведет в сеть пещер под горой и выходит на поверхность по другую сторону хребта. Надеюсь, это правда… по крайней мере, выбирать не из чего; судя по всему, путь единственный. Ну, спасибо, что проводил.

— Что?.. — резко обернувшись, бросил Кан.

В этом порыве давешний молчун и грубиян стал прежним на какой-то миг, но этого мига хватило, чтобы заставить Гиледу заговорить мягче.