Юлиана Суренова - Дорогой сновидений

Тварь обезумела. Яркая вспышка ненависти сожгла тонкие нити, которые все еще соединяли воедино разум Шамаша и дух змеи. Магия, словно отразившись в кривом зеркале, обращавшим добро во зло, а заботу в стремление причинить боль, обрушилась на своего создателя, не успевшего отреагировать и защититься. Колдуну показалось, что он вновь вернулся в миг сражения с Потерянными душами. Вокруг бушевали стихии, чье прикосновение причиняло нестерпимую боль не только телу, но и душе. Воздух стал холодным и тяжелым, как лед, кровь была готова застыть в венах, не справляясь с ее тягучим потоком, сердце нервно билось в груди, а разум…

В отчаянии следя за всем происходившим, он к своему ужасу совершенно отчетливо понимал, что не может сделать ничего, чтобы предотвратить неминуемое.

— Торговец, стой на месте! — заметив сквозь дымку слез и кроваво-алой мути, что караванщик, вопреки всем запретам, двинулся вперед, навстречу не видимой его оку опасности, крикнул Шамаш.

Но Атен не слышал, не мог услышать.

И тогда, в кровь кусая губы, колдун бросился ему наперерез. Его хватило лишь на то, чтобы сделать несколько шагов. Потом он почувствовал на губах, горевших огнем щеках, покрытом капельками пота лбу снег, чье холодное прикосновение возвращало покой, даря забытье.

— Господин… Господин! — он очнулся не от резкого, исполненного болью крика, слух вернулся уже потом. Сначала было прикосновение горячего языка к замерзшим рукам.

Застонав, Шамаш перекатился на спину и замер, глядя на высокие яркие звезды, смотревшие на него с тревогой и заботой.

Потом он увидел над собой испуганные, полные тревоги за друга и хозяина глаза золотого волка, а спустя еще мгновение — такое же паникующе взволнованное лицо Евсея.

Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя, когда же разум прояснился, первым, о чем он вспомнил, был хозяин каравана.

— Торговец! — он рванулся, спеша поскорее встать.

Евсей помог Ему подняться, поддержал, когда движение, отдавшись резкой острой болью не столько в теле, сколько в разуме, заставило мир зашататься, заскользить перед глазами, теряя очертания.

— Что случилось? — со страхом глядя на бледное, такое же белое, как покрывший сединой волосы снег, лицо повелителя небес спросил караванщик.

— Потом объясню… — глухо проговорил колдун, сумевший, поборов волны дурноты, выпрямиться, оглядеться вокруг. — Хан, — приказал он не сводившему с бога солнца настороженного взгляда волку, — найди хозяина каравана. Быстрее!

Зверь застыл, принюхиваясь к ветру, но лишь на мгновение, спустя которое, отыскав нужный запах, солнечным лучом скользнул по лику пустыни, остановился шагах в сорока над чем-то серым, лежавшим в снегах, обернулся назад и замер, не двигаясь с места, ожидая новых команд.

Сжав зубы, сдерживая полный отчаяния и боли стон, готовый сорваться с посиневших губ, Шамаш бросился к нему.

Евсей побежал следом. Его сердце колотилось в безумном ритме, то убыстряясь до предела, когда казалось, что еще миг — и оно разорвется, то обмирая, замедляясь, почти останавливаясь, в ужасе начавшего просыпаться понимания того, что случилось несчастье. Его глаза видели лишь серую тень, упавшую в снег, но сердце, душа уже различали в ней брата.

Атен лежал на боку, подтянув колени к животу и прижав руки к груди. Ветер сорвал шапку, откатив ее далеко в сторону, и теперь серебрил всклокоченные волосы, покрывая тонкой коркой изморози усы и бороду.

Он был еще жив, но не мог даже шевельнуться, когда все тело свела ужасная судорога, пронзая болью руки и ноги, лишая их возможности двигаться, исполнять приказы разума.

— Господин… — увидев упавшего рядом в снег Шамаша, прошептали его запекшиеся губы. — Прости, я… я нарушил Твой приказ…

Тот не слушал его.

— Змея. Она ужалила тебя? Куда? — спросил он, затем, не дожидаясь ответа, провел ладонями над караванщиком, ища жар воспаления, который исходил бы от места укуса. Ему потребовалось всего несколько мгновений, чтобы обнаружить… Голень левой ноги! Вздох облегчения сорвался с его губ. Если так, еще можно помочь. — Борись! Слышишь! Ты должен жить!

— Не могу, — тот не чувствовал уже ничего. Боль ушла. Ей на смену пришел покой, полный сонной дремы. Глаза начали сами закрываться…

— Евфрасей! Сними ремень и перетяни ему потуже ногу, чтобы кровь не разносила яд по всему телу… Выше. И туже, — не теряя ни мгновения даром, Шамаш, отдавая команду летописцу, сам разрезал ножом ткань штанины, обнажая бледную онемевшую кожу ноги с маленькой красной ранкой — точечным следом укуса, вокруг которой уже образовалась начавшая синеть припухлость.

— Атсинен, сопротивляйся! — заметив, что раненый готов сдаться, погружаясь все глубже и глубже в облака снов, он поднес к самому лицу караванщика вспыхнувший бледным лунным светом клинок. — Взгляни. Вспомни этот нож, — видя, что хозяин каравана, подчиняясь, открыл глаза, Шамаш продолжал: — когда ты отдавал его мне, то сказал, что твоя жизнь в моих руках.

— Да, господин… — едва слышно, с неимоверным трудом шевеля непослушными губами, пробормотал он.

— Я не хочу, чтобы ты умирал! Я приказываю тебе жить! Борись же! Не сдавайся!

— Я… подчиняюсь воле Твоей… — пробормотал тот. Удерживая создание, он зашептал слова молитвы, той, что разум знал лучше всего, чьей тихой власти была послушна душа.

Шамаш скинул полушубок, не глядя, бросил Евсею, велев:

— Укутай его, — сам же стал поспешно растирать холодные онемевшие ладони, чтобы вслед за огнем в них поскорее вернулась магия. Но руки никак не желали подчиняться, пальцы застыли, полусогнутые, скрюченные…

— Черные боги, — выругался колдун, зная, что каждое новое мгновение промедления может стоить караванщику жизни.

Он всецело сосредоточился на ране, заставляя кровь, отравленную ядом сначала медленно, капля за каплей, затем тонким черным ручейком вытекать наружу…

Время остановилось.

— Господин… — лишь когда Евсей осторожно коснулся его плеча, Шамаш очнулся, взглянул на ногу караванщика, с облегчением отмечая, что опухоль стала спадать, ядовитая синева исчезла, сменившись бледностью. Затем он встретился взглядом с глазами Атена, из которых ушли тени приближавшейся смерти.

— Как ты? — тихим от усталости голосом спросил он.

— Со мной все в порядке. Спасибо, господин, — ответил тот, собираясь встать, подтверждая, что достаточно силен, чтобы позаботиться о себе самостоятельно.

— Не спеши, — удержал его Шамаш. — Я удалил основную часть яда, но не весь. Укус змеи опасен не только тем, что убивает в тот же миг, но и потому, что может нести медленную смерть… — он оглянулся назад, где в стороне спокойно стояли олени. Рожденные в неволе, они настолько привыкли к своему пути, что даже не помышляли о том, чтобы, почувствовав, как ослабли сдерживавшие их бег оковы, вырваться на свободу. Нет, склонив головы вниз, они топтались на месте, разрывая копытами снег, учуяв запах росшей под ним травы и спеша добраться до пищи.