Сергей Петренко - Апрель. Книга вторая

Дельфинов было девять. Я видел их первый раз — стремительные, тёмные, они плыли с запада — удивительно ровным строем, клином.

— Впереди — серебристый… — прошептал Нимо. — И это не дельфин… Аль! — Глаза у Нимо были, наверно, сумасшедшие. — Я сейчас… Я скоро!

Я ещё так не умею. Нимо рванул вверх, кажется, даже не оттолкнувшись — ветер сдёрнул его с палубы и по дуге, как прыгает «блинчик», бросил навстречу дельфинам.

— Алуски! — сказал Тони.

— Что?

— Мальчик впереди — из народа русалок, алуски.

Только теперь я понял. Он плыл не так, как люди, поэтому издали показался мне стремительным и тонким серебристым дельфином. Он не взмахивал руками, а вытянул их вперёд, соединив ладони. Ноги он так же держал прямыми, то сводя их, то чуть раздвигая, словно играл с водою, как мы играем с ветром. У него были странные волосы — пепельно-серебристого цвета; когда он опускал голову, волосы искрились и светлели от воды, а на воздухе делались темнее.

Они вырвались из воды вместе — Нимо и алуски. Морской мальчик забавно сжимал губы — как будто старался не рассмеяться. Зато улыбался Нимо. Он взял меня за руку, и я чуть не задохнулся — такой он был счастливый!

— Это Тим! Мы не виделись… двести лет! Я думал, он стал уже большим и неповоротливым осьминогом!

— А я не захотел! — Теперь засмеялся и Тим. — А ты бы меня и не узнал тогда. Вы, ветряные, такие!

Тим долго и с любопытством разглядывал меня. То улыбался, то снова сжимал губы в своё забавное «а я не засмеюсь!»

Потом он посмотрел на Тони. Вздрогнул и, кажется, охнул еле слышно. Улыбка пропала — совсем. Он тихо сказал:

— Я видел тебя.

Тони кивнул.

— Они далеко?

— Очень близко. Там, — он махнул рукой — налево. — Есть отмели. Они там. Я слышал песню, она меня позвала. А потом увидел ваш корабль и решил сперва встретиться с вами.

Дождитесь, пока зацветут яблони. Потом просто отправляйтесь в путь.

Она была волком.

Бежать, бежать, бежать…

Сквозь одуряющий яблоневый дух на рассвете.

Если сад не кончится в эту минуту, сил не хватит. Она не вырвется, она сдастся. Она остановится… или упадёт. Она встанет уже другим существом, без горячей пасти, без шерсти на шкуре. Она будет нагою, с тонкой, почти прозрачной кожей, способной чувствовать нежнейшее касание ветерка, солнца, тени, травы. Тончайший нюх пригаснет, мир изменится, её мощные, страшные лапы станут невесомыми и нежными, она встанет на ноги и побежит уже иначе, так, чтобы незагорелых плеч касались ветви яблонь, чтобы цветки их трогали ресницы; она будет улыбаться и запрокидывать лицо к небу, а из груди вырвется не рык и не вой — ясный и звонкий, как колокольчик, голос мальчишки…

Больно. Как больно… Каждый раз.

…Пальцы сжимали чьё-то прохладное плечо. Так сильно, что на коже останутся белые пятна.

Они долго будут видны. У него медленно движется кровь. Очень медленно теплеет плечо. Медленно-медленно просыпается сердце — сейчас оно бьётся странно — будто слушаешь прибой. На самом деле, сердце вообще не работало много лет — кровь бежала в теле мальчишки от магии воды — как луна даёт силу приливам и отливам — кровь была связана с ними, с ритмом океана.

И вот — тук… неуверенно. Первый раз. И через минуту — ещё раз. И словно обрадовавшись: тук-тук-тук…

— Живи… — прошептала пересохшими губами. Обессилено и светло. Отстранилась от теплеющего тела.

Тони, настоящий Тони открыл глаза. Сначала он моргал, хмурился, в глазах металась растерянность, мгновенный испуг — сердце билось неровно, но это быстро прошло.

Ночь, — и Бабочка тихо летит над океаном. Был знойный день, и мне кажется, до утра не смогу напиться прохладой. Есть счастье, придуманное кем-то из Ветряных — Нимо не знает его имени — это счастье называется «гамак мага». Гамак похож на обычный — сетка, натянутая у бушприта, только она не провисает, а почти ровная. На неё ложишься лицом вниз и смотришь вперёд, на волны и горизонт. Незаметно — для этого не нужно даже воображение — ветер приподнимает тебя над гамаком, и только если прислушаться — очень-очень — где-то на самой границе доступного, кончиками пальцев чувствуешь связь, словно паутинка или нежная щекотка — связь с туго натянутыми верёвками гамака, с кораблём, с деревьями тэллио и пахнущим смолой и травами такелажем. Ты можешь уснуть, и будешь всё так же лететь вместе с кораблём, а если забытье станет слишком глубоким, опустишься на сетку, и можешь спать дальше, или проснуться — как нравится. Неопытные наматывают вокруг запястья верёвку, на случай внезапного шквала. Но Нимо был близко, и русалчик Тим, и ведьмучка Дзынь, и водяник Брэндли, и оба Тони… и я ничего не боялся.

Нимо долго-долго рассказывал Тиму обо всём, что случилось. Их голоса то приближались, то затихали, а я то слушал, то вдруг оказывался ветром, вокруг которого — только шелестящие атласные волны и бархатный небосвод. Звуки растворялись внутри меня, внутри океана и неба, а звёзды делались в два раза ближе. Я тянул к ним ладони — казалось, вот-вот коснусь — и снова опрокидывался с лёгким головокружением в наш мир.

— Аль… — прошептал Нимо. Он был близко-близко. — Я хочу тебе рассказать. Очень важное.

Он прыгнул ко мне на гамак. Непонятная тревожность была в голосе Нимо, в его глазах.

— Когда я стал Ветряным, настоящим… Я однажды задумался: куда деваются те альвэ, которые живут долго-долго? Я ни разу не слышал, чтобы ветряные умирали. Наоборот — многие считали их чуть ли не бессмертными. Но я ни разу не видел альвэ намного старше меня.

…Не бойся, — Он взял мою руку. — Я вовсе не собираюсь исчезать. Но я долго искал ответ… и не хочу, чтобы и ты стал однажды мучиться над этим. Ветряные не пишут книг… ну, или почти не пишут. Они не особенно заботятся, чтобы передать знания, и не потому, что это особый секрет. Просто нам это не очень-то нужно. Почти всему важному мы легко учимся сами — ветер как будто подсказывает. Остальное мы видим и слышим от старших. Есть две или три книжки. Тоненькие… Они, правда, остались в башне. Но там не много записей, и большая часть из них могла потребоваться только на Островах.

Аль… с тех пор, как ты стал летать… по-настоящему… твои сны — они не изменились сильно?

— Я не знаю… — растерялся я. — По-моему, не очень. А как они могут измениться?

— Ветряные про это мало говорят. Как будто считают, что обсуждать эти изменения нельзя. Боятся? Мне непонятно… почему. У меня всё это было похоже, будто я до конца превращаюсь в ветер. От человеческого не остаётся ничего. Даже мыслей. Везде — только бесконечность. Весь мир — как бесконечная музыка, а я в ней — одна из бесконечных нот. И полёт… тоже бесконечный. Это прекрасно… только плохо, что оттуда трудно возвращаться. Нет ничего, что звало бы обратно. Тот мир… он абсолютный… достаточный. Ему ничего не нужно от нас. Бесконечное движение, полёт — и вместе — бесконечный покой. Изменчивая неизменность. Я думаю… таким мог быть и наш мир до того, как в нём появились огонь и горы, океаны и небеса…