Вадим Проскурин - То что не должно происходить

Потом мы говорили с ней целый час. Я рассказывала, как прожила эти годы, а она молчала почти все время и я чувствовала – так молчат, когда готовы выхватить нож и кого-нибудь убить. Оказывается, Борман кинул меня с квартирой – папа купил ее на собственные деньги и вообще, мама сказала, что семья помогает только тогда, когда семье от помощи получается выгода. Я спросила, в чем выгода для семьи от того, что они меня бесплатно кормили и всячески обо мне заботились, а она сказала, что, если бы обо мне не заботились, быки стали бы думать, что, если они умрут, с их детьми будет то же самое, а для семьи нехорошо, когда быки так думают. Потом мама спросила, не пытались ли меня посадить на иглу, а я сказала, что нет, только один раз одна девочка предложила мне уколоться, и я укололась, и мне стало нехорошо, и Карабас-Барабас эту девчонку потом побил. Мама сказала «ну-ну» и мне стало страшно. Я поняла, что это вполне в стиле Бормана – вначале всячески помогать, а потом представить дело так, будто он помогал и заботился, а бедная девочка совсем ополоумела от горя, начала колоться, вы же понимаете, такое горе, извините, братья, не уследил. И все довольны, авторитет крестного отца на недосягаемой высоте, а меня сдают в бордель – ну вы же понимаете, братья, она же теперь конченый человек, пусть хотя бы пользу приносит. Через пару лет я умираю, а еще через год обо мне все забывают. И все довольны. У семьи появилась на халяву новая квартира, Борман всем показал, какой он добрый и человечный, братья гордятся тем, что в нашей семье детей не бросают в беде, все замечательно. Вот только я на иглу не села. Чисто случайно, из-за нелепой случайности, которую нельзя было предусмотреть. Тогда Борман поселил меня в борделе, да, конечно, мне выделили особую комнату, но не нужно быть гением, чтобы понять, что случится в этом случае с одинокой сопливой девчонкой. А моих подруг наверняка проинструктировали, чтобы обращались со мной хорошо и не обижали. Вот так – и волки сыты, и овцы целы. И общечеловеческие ценности соблюдены, и семья получила в доход еще одну квартиру и еще одну проститутку. Хороший аналитик извлекает пользу из самых неудачных обстоятельств, а Борман – очень хороший аналитик.

Мама очень печальна, зла и испугана. Она не может поверить, что умер папа, она его очень любила, она еще не до конца это поняла, а когда поймет, ей будет очень тяжело. Но пока мы говорили, она почти не думала о папе, она думала обо мне. Ее так сильно потрясло, чем я теперь занимаюсь… Оказывается, она тоже была проституткой, с моим папой они познакомились в постели, у них был субботник, а папа тогда работал в террор-группе, это потом, когда я уже родилась, он ушел в охрану, он тогда немного поссорился с Борманом, папа сказал, что он не будет заниматься убийствами, потому что это отвратительно, а Борман сказал «раньше тебе это не было отвратительно», а папа сказал «раньше у меня не было жены и дочери», а Борман сказал «зря я отдал тебе эту *****», а папа сказал «не смей называть мою жену ******», и Борман извинился, но чуть-чуть обиделся. Он несильно обиделся, если бы Борман обиделся сильно, папу бы убили менты, а потом к нам пришел бы начальник ментовки, извинился и принес бы штраф за папу. А так папа стал работать рядовым охранником, и денег он приносил теперь в три раза меньше, а в остальном все было нормально.

Я спросила маму, не думает ли она, что это Борман отравил прионом их с папой, а мама сказала, чтобы я не порола чушь, что, если бы Борман хотел их убить, он бы сделал это гораздо проще. И вообще, Борману незачем было их убивать, а просто так, без нужды, он никого не убивает.

Я спросила маму, как мы теперь будем жить, а она сказала, что пока не знает, что ей надо думать. И еще она сказала, чтобы я никому не говорила, что она выздоровела.

– Может, тебе не стоило и мне все это рассказывать? – я прервал Маринку.

– Может, и не стоило. Жутко стало?

– Есть немного.

– Наверное, не стоило. Большинство людей живут своей жизнью, и думают, что жизнь прекрасна. А когда узнаешь, что совсем рядом есть другая жизнь, которая совсем не так прекрасна, и вообще не прекрасна, то становится жутко. Я это по себе знаю. Ладно, забудь. Я выговорилась, ты меня выслушал, теперь я хоть чуть-чуть стала соображать. Буду думать, что делать дальше, в универ я больше ходить не буду, на хрен мне теперь все это надо, маму выпишут, и мы уедем куда-нибудь подальше.

– Ты же говорила, что твоя мама совсем выздоровела?

– Она же три года валялась в памперсах, она теперь сама с кровати встать не может. У нее атрофировались все мышцы, ей теперь надо заново учиться ходить, держать ложку, когда ест, да практически все ей надо заново осваивать.

– И сколько это займет?

– Откуда я знаю, может, месяц, может, полгода.

– Думаешь, за это время Борман не узнает, что она выздоравливает?

– Узнает… А что тогда делать?

– Если Борман узнает про нее, что он сделает?

– Хрен его знает. Убьет, наверное. Даст денег врачам, они ее придушат, и никто ничего не узнает, даже расследования не будет. Лежала три года овощем, и вдруг умерла ни с того, ни с сего, такое часто бывает.

– А зачем ему ее убивать?

– Так она же всем расскажет, что Борман отнял у меня квартиру. От этого на Бормана могут обидеться… террористы, хотя бы. Они очень уважали моего папу, если верить маме.

– А если мама пообещает, что никому ничего не скажет? Квартиру он тебе вернул…

– Я там временно живу, пока ему моя квартира не нужна. Этих азербайджанцев потом взяли менты, и квартира была под наблюдением. Вот он и поселил меня туда, чтобы они подумали, что теперь там все чисто. А если ему снова понадобится эта квартира, он мило улыбнется и выгонит меня обратно в бордель или в какую-нибудь коммуналку.

– Ну так если твоя мама никому ничего не скажет про то, как он у вас отнял квартиру, а он не будет вас выгонять, зачем ему ее убивать?

– Она скажет. Она не сможет сдержаться, и он это тоже знает. Нет, он ее точно убьет.

Я задумался. Что-то вертелось в моей голове, какая-то мысль, про которую я точно знал, что это – решение проблемы, но я никак не мог ее сформулировать. Я обратился к тому новому и чуждому, что теперь живет в моей голове, и неуловимая мысль моментально вынырнула на поверхность. Интересно, есть ли в этом мире что-нибудь, что я не могу? Я сказал:

– Маринка, а ты помнишь, что было с этим… как его, ну, японцем, который сам вылечился от R2 без всяких лекарств?

– Якадзуно… Таканака, что ли?

– Что-то вроде. Помнишь, что с ним было потом?

– Ну… его долго обследовали, он чуть ли не год совсем здоровый валялся в больнице, а потом из его крови сделали вакцину, а ему дали кучу денег.