Наталия Ипатова - Король-Беда и Красная Ведьма

— Ты должен понимать. Если бы я не выбрала среди баронов самого сильного, такого, чтобы он мог держать в узде всех прочих, нас с тобой мигом оттеснили бы от власти.

— Хочешь сказать — тебя?

— Не обольщайся. Рутгером они были сыты по горло, и у него осталось достаточно незначительных родственников, которые были бы рады, если бы с тобой произошел несчастный случай. Я не смогла бы управлять Советом.

— Ну да, из постели это несколько затруднительно.

— Теперь, когда властный акцент перенесен на графа Хендрикье…

— Кстати, я слыхал, его уже открыто называют регентом.

— …мы можем перевести дух и спокойно ждать своего времени.

— Когда он соизволит уступить мне мое место? Миледи матушка, не пора ли вам хотя бы себе самой признаться, что вы выдумываете себе побуждения постфактум? В свои сильные лорды ты выбрала того, кто лично тебе был не противен. Только зря ты льстишь себе надеждой, будто управляешь им. Это он тобой управляет.

Он думал, она смертельно обидится, но она посмотрела на дверь вослед исчезнувшему мэтру Эйбиссу.

— Придется его заменить. Я хотела, чтобы он выучил тебя королем, а ты просто жалкий непослушный мальчишка.

— Ты бы хотела, чтобы я был жалким послушным мальчишкой?

— Граф Хендрикье с обнаженным мечом стоит у подножия твоего трона.

— Может, он устал и не прочь присесть? Его обнаженный меч ничуть меня не вдохновляет.

— Мы что, совсем не слышим друг друга?

— Я тебя слышу. Я слышу не только твои слова, сказанные вслух, но и то, о чем ты думаешь, и даже то, в чем ты ошибаешься. И то, что думает Брогау. И то, в чем ошибается он. Я сын Рутгера, мама.

— Блеф, — бросила она.

— До определенной степени.

— Выходит, нам не о чем говорить?

— Выходит, так.

— Нет, — сказала мать. — Есть еще кое-что. Через две недели кончается мой официальный траур. Я могу снова выйти замуж. Мы с Гаем Брогау обвенчаемся сразу, как только это представится возможным.

— Что думает по этому поводу Леонора Камбри, сиречь графиня Брогау?

— Мы подали прошение о его разводе с Леонорой. Кардинал Жерарди дал свое согласие.

— Еще бы, памятуя Касселя с его безвременной и странной смертью, которая так всех устроила!

— Ее дети вырастут в тени трона, и Гай готов отказаться от своих претензий на Камбри.

— Дерьмо, — высказался Рэндалл.

— Это все твои поздравления?

— Поздравляю от всей души и сердца, матушка. — Рэндалл раскланялся из кресла. — Что ж вам так-то не жилось? Вы делите постель и стол, ваши отношения — сложившийся факт, признанный королевством. Допустим, ты могла разнюниться как девица, но ему-то зачем? Чего он еще не имеет?

— Мне бы хотелось думать, что он любит меня, относится ко мне как порядочный человек и мы, как два взрослых человека, заключаем частный брак, который абсолютно никого не касается. Не скрою, мне приятно сознавать, что в его глазах я стою герцогства.

— Ах, миледи матушка, в своем ли вы уме? Он отказывается от Камбри только потому, что ему светит больший куш. Милорд регент, чтоб под ним земля разверзлась!

— Ты прекрасно знаешь, что он не получит никакой формальной власти.

— Пока я жив. И потому, скажите, дражайшая миледи мать, за каким рожном ему теперь наследник Рутгера?

— Я не лишний? — осведомился из дверного проема гразд Брогау.

— Как вы догадливы, — процедил Рэндалл. — Когда мы посещали ваш родовой замок в Эстензе, я обратил внимание на вашу замечательную охотничью коллекцию. Эти восхитительные чучела, эти оскаленные пасти на всех углах. Что вы повесите над брачным ложем? Рогатую башку покойного мужа?

Брогау сделал всего лишь шаг, но его хватило, чтобы пересечь комнату и оказаться от Рэндалла на расстоянии… у него было не слишком много времени, чтобы решить, в чем измерить это расстояние. Оно измерялось в оплеухах.

Несколько секунд стояла такая невероятно полная тишина, что казалось, будто по соответствующей затрещине получил каждый из присутствующих. Потом Рэндалл приложил руку к виску и потряс головой.

— Гай, — укоризненно прошептала Ханна.

— Как давно я мечтал это сделать, — задумчиво произнес Брогау.

— Я король, — скорее изумленно напомнил им Рэндалл.

— Щенок ты, — равнодушно сообщил, ему Брогау, взял Ханну под руку и вывел прочь.

Мир качался, вздрагивал и временами взрывался пучками звуков. Как ни странно, Рэндаллу показалось, что пощечина вывела его из оцепенения.

7. Мысли при факельном свете

Он заблудился в собственном доме. Забавно, но ему это удалось, хотя, если честно, совсем не это было его изначальной целью. Вообще-то он рассчитывал, что его не догонят.

В отличие от торжественных и мрачных похорон Рутгера Ужасного свадьба его вдовы, как и собирался Брогау, выглядела событием рядовым и совершенно частным и не была ознаменована ни турниром, ни амнистией, ни раздачей бесплатных яств и питий и потому не могла считаться событием государственного масштаба. К многочисленной коллекции прозвищ графа Хендрикье, как льстивых, так и тех, что в его присутствии лучше было бы не упоминать, она прибавила новую кличку, а именно: Скупой Рыцарь. Он явно и, по мнению Рэндалла, слишком нарочито демонстрировал, что не намерен путать казну с карманом.

Король на торжестве не присутствовал. Формально — из-за частного характера бракосочетания, фактически — дабы не отравлял событие кислой рожей и неуместно язвительными замечаниями, на какие, к сожалению, оказался мастером. Он, однако, посетил трапезу, где собрались, чтобы приветствовать молодоженов, наиболее значительные фигуры королевства. После загадочной кончины в заточении кардинала Касселя за глаза Гая Брогау звали Медвежатником.

Рэндалл молчал целый день, копя в себе яд и дурные предчувствия. В причастность Брогау к смерти опального кардинала он поверил безоговорочно и сразу, по-детски не испытывая нужды в аргументах. Каким-то чутьем он знал, что рядом с ним обосновался тип, способный на все. Брогау стоял у власти, достаточно было руку протянуть, чтобы снять с доски самую беззащитную в игре фигуру — короля, и страх, испытываемый Рэндаллом, не был страхом за свою жизнь и даже страхом боли, какой он в принципе никогда не знал. Единственное, чего он боялся, так это того, что у Брогау все получится. Что тот украдет его победу. Все победы, какие Рэндалл мог одержать в жизни и бывшие средоточием и смыслом самой этой жизни, как мальчик это понимал. Его раздражало, что этого не видят другие. Что они не хотят этого слышать, даже когда он кричит. Что для них в принципе не имеет никакого особенного значения, окажутся ли правдой его самые дурные предчувствия. Потому что Брогау был значительнее. С ним стоило считаться. С Рэндаллом, королем по закону и крови, — нет. Таким образом, наступил момент, когда он разочаровался в рыцарстве. Оказывается, оно не существовало само по себе. Что-то должно было его питать, и это что-то не было органически присуще индивидам и не просыпалось при одном лишь виде или упоминании короля.