Анджей Спаковский - Дорога без возврата
— Уезжаю.
Он молчал. Слова так и просились на язык, но не было среди тех слов ни одного, которое он мог бы считать подходящим. Нужным. И он молчал.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — медленно сказала Цири. — Ты думаешь, что я убегаю. Ты прав.
Он молчал. Он знал.
— Наконец-то, после стольких лет, вы вместе, Йен и ты... Вы заслужили счастье и покой. Дом. Но меня это пугает. Поэтому я... убегаю.
Он молчал. Он думал о том, сколько раз убегал сам.
— Отправляюсь сразу после торжеств, — повторила Цири. — Хочу снова видеть звезды над большаком, хочу насвистывать среди ночи баллады Лютика и жажду борьбы и пляски с мечом, жажду риска, жажду наслаждения, которое дает победа. И жажду одиночества. Ты меня понимаешь?
— Конечно, понимаю, Цири. Ты — моя дочь, ты — ведьмачка. Ты поступишь так, как должна поступить. Но одно я обязан тебе сказать. Одно. Ты не убежишь, хоть все время будешь убегать.
— Знаю. — Она прижалась крепче. — Я все еще надеюсь, что когда-нибудь... Если я подожду, если наберусь терпения, то и для меня когда-нибудь настанет такой прекрасный день... Такой прекрасный день... Хотя...
— Что, Цири?
— Я никогда не была красивой. А с этим шрамом...
— Цири, — не дал он ей досказать. — Ты самая прекрасная девушка в мире. Конечно, после Йен.
— Ох, Геральт...
— Если не веришь, спроси Лютика.
— Ох, Геральт.
— Куда?..
— На юг, — прервала она, отворачиваясь. — Страна еще дымит там после войны, идет восстановление, люди бьются за выживание. Им необходима защита и охрана. Я пригожусь. И еще есть пустыня Корат... есть еще Нильфгаард. Там у меня свои счеты. Там еще надо кое-что подравнять, гвихиру и мне...
Она замолчала, лицо стало жестким, зеленые глаза сузились, губы искривила злая гримаса. «Помню, — подумал Геральт. — Помню». Да. Это было тогда, на скользких от крови ступенях замка Рыс-Рун, когда они дрались плечом к плечу, он и она. Волк и Кошка, две машины для убийства, нечеловечески быстрые и нечеловечески жестокие, доведенные до крайности, разъяренные, прижатые к стене. Да, тогда нильфгаардцы, смятые ужасом, отступили, преследуемые сверком и свистом их клинков, а они медленно пошли вниз, вниз по ступеням замка Рыс-Рун, скользким от крови. Пошли, поддерживая друг друга, связанные, а перед ними двигалась смерть, смерть, воплотившаяся в два блестящих лезвия мечей. Холодный, спокойный Волк и сумасшедшая Кошка. Просверк мечей, крик, кровь, смерть... Да, это было тогда... Тогда.
Цири снова откинула волосы, и, скрытая раньше пепельными прядями, блеснула серебряной белизной широкая полоска у виска.
Тогда у нее поседели волосы.
— Там у меня свои счеты, — прошипела она. — За Мистле. За мою Мистле. Я отомстила за нее, но одной смерти за Мистле мало...
«Бонарт, — подумал Геральт. — Она убила его, ненавидя. Ох, Цири, Цири. Ты стоишь над пропастью, доченька. За твою Мистле мало и тысячи смертей. Берегись ненависти, Цири, она пожирает как рак».
— Береги себя, — шепнул он.
— Предпочитаю, чтобы береглись другие, — зловеще усмехнулась она. — Это гораздо важнее... По большому счету.
«Я уже никогда не увижу ее, — подумал он. — Если она уедет, я ее уже никогда не увижу».
— Увидишь, — сказала она и улыбнулась, и была это улыбка чародейки, а не ведьмачки. — Увидишь, Геральт.
Она вдруг вскочила, высокая и худощавая, как мальчишка, но ловкая, как танцорка. Одним прыжком влетела в седло.
— Иаааа, Кэльпи!!!
Из-под копыт кобылы брызнули искры, выбитые подковами. Из-за угла стены высунулся Лютик с перевешенной через плечо лютней и двумя огромными кубками пива в руках.
— Получи и напейся, — сказал он, присаживаясь рядом. — Это поможет.
— Не знаю. Йеннифэр пообещала, что если от меня будет нести...
— Пожуешь петрушки. Пей, подкаблучник. Долгое время они сидели молча, медленно прихлебывая из кубков. Наконец Лютик вздохнул:
— Цири уезжает, верно?
— Да.
— Я так и знал. Слушай, Геральт...
— Помолчи, Лютик.
— Ну, ну.
Они молчали снова. Из кухни тянуло ароматом жареной дичи, крепко приправленной можжевельником.
— Что-то кончается, — с трудом проговорил Геральт. — Что-то кончается, Лютик.
— Нет, — возразил поэт. — Что-то начинается.
9Послеобеденное время прошло под знаком всеобщего плача. Началось с эликсира красоты. Эликсир, а точнее — мазь, именуемая «феенглянцем», а на Старшей Речи — «гламарией», и изготовляемая из мандрагоры, если ею умело пользоваться, удивительно подправляла красоту. По просьбе гостящих в замке дам Трисс Меригольд приготовила достаточное количество гламарии, и дамы приступили к косметическим священнодействиям. Из-за запертых дверей комнат доносились всхлипывания Цириллы, Моны, Эитнэ и Нюни, которым гламарией пользоваться запретили — такой чести удостоилась лишь самая старшая дриада, Моренн. Громче всех ревела Нюна.
Этажом выше всхлипывала Лили, дочка Даинти Бибервельта, так как оказалось, что гламария, как и большинство чар, вообще не действует на хоббиток и низушек. В саду, в кустах терновника, лил горькие слезы медиум женского полу, не знавший, что гламария приводит к мгновенному отрезвлению и сопутствующим оному явлениям, в частности, глубокой меланхолии. В западном крыле замка плакала Анника, дочка войта Кальдемейна, которая, не зная, что гламарию надлежит втирать под глаза, съела свою часть, и у нее открылся понос. Цири получила свою порцию гламарии и натерла ею Кэльпи. Кэльпи залоснилась еще крепче.
Немного поплакали также жрицы Иоля и Эурнэйд, так как Йеннифэр категорически отказалась надевать сшитое ими белое платье. Не помогло вмешательство Нэннеке. Йеннифэр сквернословила, кидалась разными предметами и заклинаниями, повторяя, что в белом она выглядит как затюканная шлюха. Нервничающая Нэннеке тоже принялась кричать, обвиняя чародейку в том, что та-де ведет себя хуже, чем три затюканные шлюхи вместе взятые. В ответ Йеннифэр пустила в дело шаровую молнию и раздолбала крышу на угловой башне, что, впрочем, имело свою хорошую сторону — грохот был столь ужасен, что от неожиданного шока у дочки Кальдемейна прошел понос. К счастью, не начался запор.
Снова видели Трисс Меригольд с ведьмаком Эскелем из Каэр-Морхена, которые, нежно обнявшись, втихаря прошмыгнули в парковую беседку. На сей раз никто не сомневался в том, что это были они сами, поскольку допплер Тельико в это время пил пиво в обществе Лютика, Даинти Бивервельта и дракона Виллентретенмерта.
Несмотря на активные поиски, не удалось отыскать гнома, откликавшегося на имя Шуттенбах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});