Дана Арнаутова - Подари мне пламя. Чернильная мышь (СИ)

— Не надо! Нет! Нет! Нет!

Она выла и билась, начитсто забыв про наручники, орала, срываясь на хрип, ничего не видя и не слыша вокруг.

— Уберите огонь! Уберите! Уберите!

И очнулась, лишь когда поняла, что — все. Запаха горячего воска — нет. И огня — тоже нет. Свечи потушены. Комнату заливает астероновый свет бра, чистый, спокойный. А ее обнимают руки Монтроза. И на запястьях никаких наручников.

— Не надо огня, — прошептала Маред. — Пожалуйста. Я все сделаю. Правда, все. Что скажете. Только огня не надо…

Лицом она уткнулась в плечо Корсара, прямо в обнаженную кожу, пахнущую горько и тепло. Прижалась, едва сдерживаясь, чтобы не заскулить. Горячие жесткие ладони Монтроза медленно гладили ей спину, плечи, бока.

— Пожалуйста, — беспомощно повторила Маред. — Я все сделаю.

— Все — это очень много. Никогда такого не обещай.

На плечи Маред легло бархатное покрывало. Не отрывая рук, Монтроз закутал ее, прижал плотнее.

— Ты боишься огня, девочка? Предупреждать надо. Я бы не стал… Хотя — понимаю. Ну, тише… тише…

Эта неправильная, неожиданная доброта оказалась еще хуже жестокости. Боль можно терпеть, ласку от того, кого боишься и ненавидишь — невыносимо.

Маред дернулась, вырываясь, но с таким же успехом можно было рвать цепь наручников. Вон они — валяются. Страх еще накатывал судорогами, но уже легче, стихая. И было стыдно до жути, до темноты в глазах. От собственной наготы, от ощущения чужих рук и губ, до сих пор чувствующихся на теле. Вообще — от человека рядом. Вот чего ему еще? Неужели все начнется снова?

— Так, девочка… Эй, не засыпай! Тебе сейчас нельзя спать, после обморока — вредно…

Отпустив Маред, он встал и вышел. В глазах действительно темнело, уже по-настоящему, дыхание сбивалось. Маред плотнее замоталась в покрывало, подтянув колени к груди, прижалась к спинке кровати. Плохо-то как в этот раз. Приступы ужаса накатывали и раньше, университетский целитель говорил, что надо лечиться, но в студенческой больнице мастеров душеведения не было… Она просто сменила газовую плиту на астероновую, это было проще, быстрее и дешевле. И держалась подальше от огня. Ничего, пройдет. Сейчас поспать бы…

Спать не дали. Проклятый Монтроз растолкал, приподнял, к самым губам поднес горячую чашку.

— Ну-ка, пей. Пей, говорю. Давай, девочка. Потом поспишь.

— Как… потом? Вы меня домой… обещали — едва ворочая языком, проговорила Маред.

— Куда тебе сейчас домой? Четвертый час, самая охота для ночных. Мало тебе на сегодня приключений? Здесь ляжешь. Не бойся, никто тебя не тронет. Вот так… еще глоток…

В чашке был чай, душистый, приятно сладкий и не очень крепкий. Маред глотала с удовольствием, а вот на подсунутые трюфельные конфеты с ужасом замотала головой. Липкие же, в горле застрянут.

— Ладно, не надо, — согласился Монтроз. — Пей тогда. Сладкое успокаивает.

— Я… домой хочу. Вы обещали.

С тоской вспомнилось, что домой Корсар ее обещал отпустить утром и только позабавившись. Но, похоже, игривое настроение у ее мучителя пропало — и то хорошо. Неудачный из нее вышел подарочек. Негодный. Пусть потребует возврата денег или замены на качественный экземпляр.

Маред едва не хихикнула, представив, как можно было составить претензию в полном соответствии с Торговым Кодексом. По всем правилам! А ведь это… странно…

— Вы мне что в чай налили?

— Ничего особенного, ликера чуть-чуть. Что, повело? Не бойся, так лучше будет. Обещал — отпущу. Но лучше бы тебе остаться. Надеюсь, глупостей не наделаешь?

Это он о чем? О полиции? Нет, не такая же она дура. А, понятно. Если Маред вдруг решит смыть позор ценой жизни, как пишут в романах, и оставит письмо с указанием причин… Вот тогда у лэрда Монтроза и впрямь могут быть неприятности. Принуждение к непристойным действиям, насилие… Ох, Бригита милосердная, не ночь, а сплошная юридическая практика.

— Домой хочу, — упрямо повторила Маред. — А насчет глупостей — это не дождетесь.

В голову било теплое и горячее, тело расплывалось, как плохо застывшее желе. Язык, напротив, совсем сорвался с привязи. Подумав, Маред добавила:

— Я еще вам… цветочки принесу. На могилу. Вы какие… любите?

— О, это правильный подход, — усмехнулся Монтроз, вытаскивая у нее из пальцев пустую чашку. — Тогда я спокоен. Можешь розы принести, белые. Только очередь отстоять придется. Не спи, значит, а то здесь оставлю.

Он бесцеремонно повернул лицо Маред к свету, всмотрелся в глаза.

— Голова кружится? Тошнит?

— Нет, — с трудом проглотила Маред лезущее на язык, что тошнит ее только от лэрда Монтроза. — Совсем нет.

— Ну, раз совсем… Посиди еще чуть-чуть, у меня гости расходятся.

Теперь в полуоткрытую дверь шумели веселые голоса, раздавался явно хмельной смех. Монтроз куда-то делся, потом вернулся, ушел снова. Маред в оцепенении сидела на кровати, понимая, что надо встать, одеться — сил не было. Зато и страх со стыдом тоже пропали. Вот сейчас Монтроз мог бы делать с ней, что угодно, как с куклой. О, а вот и он.

— Как, полегчало? Давай все-таки останешься? До утра. Даю слово, что не трону.

Маред напряглась, просыпаясь.

— Нет!

Проклятый ублюдок присел перед ней на корточки, снова заглянул в глаза.

— Нет, так нет, успокойся. Тогда надо одеться. Экипаж я тебе дам, но ехать в покрывале — это как-то слишком, правда? Мой-то кучер болтать не будет, а вот твои соседи наверняка неправильно поймут. Они, конечно, спят давно, а вдруг кто-то выглянет…

Он говорил и говорил, без всякого смысла, монотонно, не давая уснуть и успокаивая Маред голосом, как нервную лошадь. Работал у них как-то на конюшне грумом такой умелец: хоть злую собаку, хоть испуганного коня мог уговорить. Вот и Монтроз болтал что-то, а его руки тем временем натянули на Маред рубашку и платье, застегивали пуговицы, поправляли что-то…

Очнувшись, Маред сама одернула юбку. Панталоны и корсет так и лежали возле кресла, на них сил уже не было. И Монтроз, покосившись, промолчал. Сквозь пустые апартаменты, пропахшие ароматами вечеринки, они прошли, так же не говоря ни слова. Маред села в ландо к заспанному хмурому кучеру, едва шевеля губами, назвала адрес. Если тот и удивился, что ехать придется в Западный район, то промолчал. На Монтроза она не смотрела, говорить тоже было не о чем. Внутри медленно отпускала туго натянутая все это время струна.

Все зря. Она ехала по городу, глядя на мелькающие редкие огни витрин. Денег нет и не будет. За учебу и квартиру платить нечем, вся эта гадость случилась напрасно…

Еле переставляя ноги, она поднялась по лестнице, долго попадала ключом в замочную скважину. Войдя, сорвала платье без обычной аккуратности: вряд ли форма ей еще понадобится. Хотелось плакать, но сил не было и на это. Дура… Какая же ты дура, Маред Уинни, Мышь Чернильная…