Сказ о Белке рыжей и царе подземном
А с утра проснулась – укрыта я одеялом пуховым, лежат на стуле колченогом поверх одежды моей сарафан богатый, узорами расшитый, платок новый, красный да рубаха тонкая, нежная. Стоят рядом с лаптями сапожки червленые, носочки загнутые, пряжечки золотые. Тут и дверь отворилась, Авдотья появилась.
- А, проснулась, - говорит. – Вот тебе от царя нашего подарок, велел одеться да за стол сесть с ним по праву руку. А не наденешь, сказал, – будешь гостям прислуживать.
Я встала, а повариха меня осмотрела, руки толстые на груди сложила, вздохнула с жалостью:
- А почернела-то как, а похудела! Кормлю, кормлю, а все как в воду уходит. Еще бы, так урабатываться! Марш на кухню кашу есть, чтобы силы были!
Надела я сарафан свой старый и лапоточки, богатый дар аккуратно сложила на стул, на сапоги удобные с тоской посмотрела и пошла завтракать.
А Авдотья расстаралась – и каша тут, и расстегаи мясные, и пирожки сладкие, и взвар ягодный, медовый. Увидела меня, головой покачала.
- Вот дура-девка, опять Кащея позлить решила. Изведешь ты его, ох, изведешь. И тебя мне жалко, Алена, и его тоже – с каждым днем он чернеет, тоской съедаемый, на бояр кричит, на слуг рычит, а то вскочит на Бурку и давай гонять по полям, дурь выветривать.
Я молчу, глаза опустив. А она снова вздохнула.
- Ешь, - говорит, - чтоб ни крошки не осталось!
Меня дважды уговаривать не пришлось – все съела, выпила, вышла во двор - за лошадками поухаживала, псов покормила, опять ополоснулась и пошла поварихе с поварятами помогать столы накрывать. Туда-сюда хожу, кушанья ношу - то гусей печеных, то перепелок верченых, то картофель сладкий, то масло коровье нежное. Блюда золотые выставляю и кубки глубокие, вилки двузубые выкладываю – красиво в зале пиршественном, тепло и празднично.
А к терему тем временем красавицы подъезжают – одна другой лучше и глаже, в нарядах красоты невиданной, в жемчугах-яхонтах. Их слуги Кащеевы встречают, в покои провожают - пусть красавицы отдохнут, прежде чем пред янтарны очи гада подземного предстать.
И дружина прибывает, коней у привязи оставляет. Шумно стало, громко в тереме – служанок щиплют, гогочут, девки повизгивают. Один меня сзади обхватил, я развернулась, словно случайно споткнулась, да блюдо-то со студнем поросячьим ему на голову и надела. Товарищи над ним ржут пуще коней, и он смеется, по коленям себя колотит – огонь-девка, будет с кем ночь коротать!
Сбежала я оттуда побыстрее, хорошо, рассаживались уже гости дорогие. Но недалеко убежала. Поймала меня Авдотья, кувшин с вином вручила и наказала:
- В пол смотри, ничего не говори, зовут – подливай, кувшин в бочке этой наполняй, - постучала по крутому боку бочки с вином, - на царя нашего глаз не поднимай, авось, пронесет сегодня, не натворишь дел, девка. Заговорит кто – не перечь, кивай, язык свой сдерживай. Все поняла?
Я кивнула молча, кувшин схватила тяжелый да в зал потащила.
А там уже пир горой! Вокруг царя невесты сидят, как лебеди рядом с вороном, ресницами трепещут нежно, румянцем заливаются, а сами из-под ресниц вокруг смотрят на камни драгоценные в стенах да утварь дорогую.
А меж ними воины бравые, богатыри удалые, – шумят, здравицы кричат, меня зовут – не мешкай, наливай вина хмельного!
Кащей как меня увидел, сарафан разглядел, аж лицом потемнел, нож тонкий схватил да в стол вонзил. И манит меня пальцем к себе.
- Налей вина, девка, - сказал, когда подошла.
Я в чашу вина налила – он меня за руку схватил. Невесты царские затихли, на меня недобро глядя, и улыбнулась я послушно:
- Нужно ли тебе еще что-то, великий царь?
- Нет, - сквозь зубы цедит, - ничего не нужно.
Я руку высвободила, отошла, снова по кругу пошла, побежала кувшин наполнять, опять пришла наливать… так и бегала туда-сюда. Кащей пьет, взором тяжелым смотрит, а вокруг него девы юные внимание его привлечь пытаются.
- Ой, - слышу, говорит одна, - как у тебя тут красиво, Кащей Чудинович, и богато, а что же служанка твоя в тряпье ходит?
- Это что, мешок? – добавляет вторая, и они смеются-заливаются.
Я кувшин стиснула, снова по царскому знаку подошла, чашу его наполнила. Ох, не пил бы ты столько, Кащеюшка, вон глаза уже дико блестят, огнем светятся.
- Ой, - говорит третья, - а от нее, что ли, навозом несет?
И носик себе пальцами зажала. Я улыбнулась.
- А что, - снова говорит одна из невест Кащеевых, - что же она рябая такая? То ли дело я, кожа белая, ни родинки, ни пятнышка, чисто мрамор.
«С разводами», - хотела сказать я, но промолчала, зубы сжала.
- А у меня, - хвалится другая, - кожа как мука, нежная, мягкая да теплая.
«Паршой осыпается».
- Да и я не отстаю, - включилась третья, - моя, как пух гусиный, гладкая, на ощупь приятная.
«И жира под ней как у гуся откормленного».
- Эй, девка, - зовет меня четвертая, - а откуда такие пятнистые, как ты, берутся?
Я молчу, улыбаюсь приятно, на Кащея не гляжу, ибо взгляну – кувшином огрею.
