И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona"
— Альгидрас!
Я сама не заметила, как с губ сорвалось именно это имя вместо привычного здесь «Олег». Он вскинул голову, и несколько секунд в его глазах не было ничего, кроме удивления. Отступать было поздно.
— Руку дай!
Альгидрас не пошевелился, продолжая все так же на меня смотреть, тогда я шагнула вперед, перехватила его запястье и разогнула окровавленную руку. Он не стал сопротивляться. Сняв подорожник, я глубоко вздохнула. Рана была рваная и сильно кровоточила. В одном месте вырванная плоть висела на кусочке кожи. Здесь явно нужно было зашивать. В мою голову пришли мысли о страшилках из детства про сорок уколов от бешенства, делавшихся почему-то в живот. Я вдруг поняла, что так и не знаю, правда ли это или двоюродный братец так неудачно шутил.
— Я сейчас обработаю и положу кровоостанавливающую мазь. Ее Добронега делала, — поспешно добавила я, стараясь отогнать панику. — Но здесь нужно зашивать.
— Я сам, — негромко сказал он и попытался перехватить у меня тряпицу, смоченную горячей водой.
Я подняла голову и в упор посмотрела на него, как я надеялась, гневным взглядом. Мой бывший обычно под таким капитулировал. Альгидрас был ненамного выше меня. Может быть, на полголовы. Когда наши взгляды встретились, я некстати подумала, что у него очень странный цвет глаз: серый-серый. И волосы тоже серые. Я попыталась вспомнить, сколько ему лет, но эта информация, как и все, что касалось его, увы, была покрыта дымкой. Вблизи он выглядел очень молодо. Гораздо моложе меня.
— Я сам, — повторил он.
— Нет, — твердо ответила я. — Это из-за меня, поэтому просто сядь.
Он чуть пожал плечами, но руки не отнял. Впрочем, так и не сел. Я, как смогла, смыла кровь, стараясь полностью сосредоточиться на этом занятии, чтобы не думать о ситуации в целом. Потом попросила его потерпеть и от души полила рану из бутылки. Рука Альгидраса резко дернулась, я испуганно взглянула на его лицо. Оно было еще белее прежнего, отчего на носу выступили еле заметные веснушки. Губу он закусил, но, встретив мой взгляд, попытался улыбнуться и негромко проговорил:
— Все хорошо.
Он врал, но спорить с этим было бессмысленно. Щедро наложив мазь, я приступила к перевязке. Перевязывать руку не бинтом, а куском ткани, оказалось сложнее, чем я думала. Альгидрас никак не прокомментировал мою неловкость ‒ больше я не услышала от него ни звука. Закончив, я произнесла:
— Все.
После ответного «спасибо» наступила неловкая тишина. Альгидрас поправлял повязку, я комкала в руках мокрую тряпку.
— Я рубаху просил, — напомнил он. — А то вопросы будут.
Я кивнула и с облегчением отправилась на поиски рубахи. В указанном сундуке обнаружились несколько сложенных рубашек, штанов и еще какая-то мелочь. Я взяла верхнюю рубаху, светло-серую с вышивкой по воротнику, и вышла во двор. Альгидрас заливал водой пятна крови на земле у крыльца.
— Эта подойдет?
— Да. Спасибо.
— Помочь?
Он помотал головой, взявшись за ворот своей рубахи. Я поспешно отвернулась. Через минуту он был переодет. Рубашка, сшитая на Радимира, доходила ему почти до колен, и ворот сползал с плеча, открывая ключицу, пересеченную тонкой полоской шрама. Под рубашку уходил кожаный шнурок. Сначала в голову пришла нелепая мысль, что там крестик, но я быстро вспомнила, где нахожусь. Только когда Альгидрас дернул плечом, пытаясь поправить сползавшую рубаху, я поняла, что уже некоторое время неприлично его разглядываю. То есть не его самого, конечно, а этот дурацкий шнурок, озадачившись тем, что на нем висит. Вот умеет мое любопытство выбирать моменты, когда заявить о себе.
Усилием воли отвлекшись от мыслей о шнурке, я заметила, что Альгидрас деловито заворачивает в разорванную рубаху окровавленные тряпицы, которыми я промывала его рану.
— Ты оставь, я…
— Вопросы будут, — повторил он. — Ни к чему.
— Хорошо, — наконец согласилась я, поняв, что спорить с ним бесполезно.
Альгидрас направился в сторону ворот. Я молча пошла следом, помня, что близко к Серому подходить не нужно.
Альгидрас внезапно остановился и обернулся.
— Давно он так? — кивнул он в сторону Серого.
— Как я… здесь оказалась.
Я почему-то не смогла сказать «вернулась». Просто не смогла, и все. Во взгляде Альгидраса что-то промелькнуло, и мне в который раз отчаянно захотелось хоть что-нибудь о нем вспомнить.
— Ты не говори Радиму, — негромко попросил он. — Серый — пес славный. А то избавятся.
От этих слов у меня перехватило горло, и я торопливо замотала головой:
— Не скажу. Не волнуйся. Я никому не скажу.
Он кивнул и повернулся к Серому. Я отошла к дубу и принялась смотреть на них с безопасного расстояния. Альгидрас присел на корточки и стал гладить пса. Серый положил огромную голову на его плечо и начал тихо поскуливать, словно прося прощения. Альгидрас что-то говорил на незнакомом языке. Речь звучала мягко, музыкально, я бы даже сказала, напевно.
Запах травы, шелест листвы и негромкий голос, словно рассказывающий древнюю балладу, — все было до невозможности неправдоподобным, но таким естественным в эту минуту, что я просто прислонилась щекой к шероховатому стволу дуба и впервые подумала: «Может, и есть смысл в том, что я здесь?».
***
«В Свири мало кто не знал, насколько ветрена и избалована сестра воеводы. Но чтобы вот так исчезнуть, никому ни слова не сказав… Дружинники только головами качали.
Сперва никто не встревожился. Мало ли, с подружками за первоцветом пошла… Потому, когда первый мальчишка, посланный в дом Добронеги, вернулся в дружинную избу ни с чем, Радимир значения не придал. Хотя с самого утра тревожное чувство не оставляло. Вроде, и причин не было, но что-то томило.
Два дня тому, как князь Любим уехал. Был он суров на расправу да скор на суд. Приехал с нежданной проверкой. Все ли-де в порядке? Радимир служил не первый год и точно знал, что от таких проверок жди беды, но все прошло до странного гладко. Любим посмотрел дружинников, поговорил о податях, что за мир да безопасность окрестные деревни платят, подивился введенным новшествам. Особенно интересовался, хватает ли Свири теперь той подати, что остается в городе после уплаты в казну, да доволен ли люд. Старосты окрестных деревень тоже тут были — все четверо. Их деревни ближе всего к устью Стремны стояли и в былые годы горели первыми. А сейчас все тихо и мирно. Да и как ни чудны новые правила сбора, плата разумная выходит, и Боги миловали — урожай был. Словом, как-то все удачно складывалось.
Князь остался доволен. Погостил седмицу. Жил в доме Радима, охрана его в дружинной избе расположилась. Князь при всем люде — и свирском, и деревенском — объявил, дескать, нечего мне под охраной воеводы страшиться. Хотя, сказывали, что мало когда с личной дружиной расставался с тех пор, как его отец от предательской стрелы пал. Был Любим годами немолод, но телом крепок да умом остер. Не первый год держал княжество твердой рукой. Ему еще Всеслав — отец Радимира — служил, и князь чтил род Радимов. Так чтил, что дочь младшую за Радима выдал. Хотя злые языки и поговаривали: нелюбимой дочкой Злата-то была. Но на то они и злые языки, чтобы молоть, что попало. Злату в Свири любили. Красивая, сильная, спокойная. Радим нравом горяч был, а она сгладить могла. Иной раз к ней за справедливостью шли. Шепни, мол, воеводе. Она — кому откажет, а за кого и слово замолвит. Женщины много мудрее порой бывают. Одна беда — детей им Боги не дали. О том тоже шептались, но Радим сам дурные слова не слушал и Златке не позволял. Говорил: «Все еще будет, вся жизнь впереди».
В этот раз Любим задержался дольше, чем сперва объявил. Молвил: «По Злате соскучился». Радим только рад тестю был. Приезжал тот редко, а хвалил еще реже. В этот же приезд Радим похвалы удостоился: ни за что князь не побранил. Обычно все было много суровее: то ли помягчел князь сердцем, то ли, правда, удачлив Радим стал после похода на кваров. А главная удача — вот она: рядом сидит, брови хмурит да опять что-то вырезает из деревяшки. Только год как Олег здесь появился, а уже столько всего наворотил. Чертит что-то без конца, а потом: то это поменять нужно, то тут по-другому сделать. Уж как старики ворчат, а все одно ведь лучше выходит. Вон и князь заметил, что порядка больше стало. А ведь как старосты деревенские на дыбы встали, когда про Олеговы отложенные подати услышали. Твердили: это лишь бы взять в казну побольше. Зачем откладывать? Раз заплатил и забыл, как еще дедами заведено было. Ишь чего… Платить-то, когда сможешь, может, оно и лучше, коли за отсрочку не пришлось бы доплачивать. А Олег всего-то предложил: смотреть урожай и беды каждой деревни отдельно. Мол, в один год не доберем, в другом больше получим. А люд поймет добро. Мол, нельзя своих людей обирать — себе же хуже. Радим долго обдумывал. Боязно было заведенный порядок с ног на голову ставить. Неизвестно, решился бы, кабы не Златка — та на защиту хванца встала. Мол, дело говорит — люди добро помянут. Так и вышло. В одной деревне в ту же пору пожар был, да как же жители благодарны были, как узнали, что не надобно последнее отдавать, а отложить можно подать на срок. А то, что больше будет, так не сравнить с тем, что дети бы без еды сейчас остались. Не обошлось, правда, без тех, кто слукавить решил, утаить. Но на то и воевода здесь наместником князя. Впредь неповадно будет: за обман пришлось вдвое больше прежнего отдать. Но ведь, взаправду, лучше стало: и казне прибыль, и людям легче. И рад был Радим, что Златка уговорила побратима послушать. А старые воины… Привыкнут. Людьми править — это не с печки советы давать. Все наладится.
