Корнелия Функе - Чернильная смерть

Реза часто ездила к Роксане, хотя путь был не близкий, а дороги в окрестностях Омбры с каждым днем становились опаснее. На Силача можно было положиться, и Мо не удерживал жену: он помнил, сколько лет она справлялась в этом мире одна, без него и без Силача.

Реза подружилась с Роксаной, когда они вместе ухаживали за ранеными в шахте под Змеиной горой, а долгий путь с мертвым телом через Непроходимую Чащу сблизил их еще больше. Роксана не спрашивала, почему в ту ночь, когда Сажерук заключил сделку с Белыми Женщинами, Реза плакала почти так же горько, как она сама. Их дружба покоилась не на словах, а на том общем для обеих, что не вмещалось в слова.

Кто, как не Реза, шел ночью к Роксане, услышав, что она плачет, прикорнув за деревьями, подальше от остальных. Реза обнимала и утешала ее, хотя знала, что для горя подруги нет утешения. Она не рассказывала Роксане о том дне, когда Мортола выстрелила в Мо и оставила ее одну со страшным чувством, что он ушел навсегда. Но ведь он остался жив, хотя несколько страшных мгновений она была уверена в обратном. А потом, сидя в темной пещере и охлаждая холодными примочками его раскаленный лоб, Реза успела вообразить себе, каково это будет: знать, что никогда больше его не увидишь, не прикоснешься к нему, не услышишь его голоса во все бесконечно долгие дни и ночи. Но страх перед горем — совсем не то же самое, что само горе. Мо был жив. Он говорил с ней, ложился спать рядом с ней, обнимал ее. Сажерук никогда уже не обнимет Роксану. В этой жизни, по крайней мере. Ей остались одни воспоминания. А это порой едва ли не хуже, чем ничего.

Она знала, что эта беда уже приходила к Роксане. В первый раз, как рассказывал Резе Черный Принц, огонь не оставил Роксане даже мертвого тела. Может быть, именно поэтому она теперь так ревниво охраняла тело Сажерука. Никто не знал, куда она его спрятала и куда ходит навещать в бессонные от тоски ночи.

Впервые Реза поехала к Роксане, когда Мо стало лихорадить по ночам. Сама она на службе у Мортолы тоже собирала травы, но только ядовитые. Роксана научила ее находить их целебных сестер, показала листья, помогающие от бессонницы, корни, утишающие боль от старой раны; и рассказала, что в этом мире, если срываешь растение между корней дерева, нужно непременно оставить взамен мисочку с молоком или яйцо, чтобы не рассердить живущих там духов. У некоторых трав был такой дурманящий аромат, что у Резы кружилась голова. Были среди них и те, которые она видела раньше в саду Элинор, даже не подозревая, какая сила таится в их неприметных стеблях и листьях. Так Чернильный мир учил ее лучше понимать свой собственный. Ей вспомнилось, что Мо говорил когда-то: «Тебе, наверное, тоже приходило в голову, что время от времени полезно читать книжки, где все не совсем так, как в нашем мире? Это самый лучший способ научиться задавать вопросы: почему деревья зеленые, а не красные и почему у нас пять пальцев, а не шесть».

Разумеется, Роксана знала средство от тошноты. Реза с интересом слушала ее рассказ о том, какие травы помогут потом вызвать приток молока, когда на двор въехал Фенолио. Реза с недоумением спросила себя почему у него такой виноватый вид, — нечистая совесть явственно виднелась на морщинистом лице, словно грустная маска Баптисты. Но тут она увидела Фарида и Мегги — и страх на лице дочери.

Роксана обняла ее, когда Фенолио, запинаясь, рассказал о том, что случилось. Но Реза сама не понимала что чувствует. Страх? Отчаяние? Злость? Да. Злость. Это было самое первое ее чувство: она была зла на Мо за его легкомыслие.

— Как ты могла его отпустить? — крикнула она Мегги так резко, что Силач вздрогнул.

Слова вырвались у нее прежде, чем она успела о них пожалеть. Но злость осталась, злость за то, что Мо поехал в замок, хотя прекрасно сознавал опасность, и за то, что он сделал это за ее спиной. Он не сказал ей ни слова — зато дочь взял с собой.

Реза расплакалась, и Роксана погладила ее по голове. Слезы злости и страха. Ей так надоело мучиться страхом. Страхом перед горем Роксаны.

Предательский знак

— Так-так, — сказала Фуксия, цепко глядя в лицо Стирпайка.

— Что, решил уничтожить жестокость? Жадность?

И что там еще ты говорил?

Откровенно говоря, сомневаюсь, что у тебя хватит на это сил.

Его ожидает тюрьма, это ясно. А потом? Мо отлично помнил, какими казнями грозил ему Змееглав. «Это может длиться не один день, да, много дней и ночей». Бесстрашие, не покидавшее его последние недели, холодное спокойствие, которое придали ему ненависть и Белые Женщины, — все это ушло, словно никогда не бывало. Смерти он не страшился с тех пор, как повстречался с Белыми Женщинами. Она казалась чем-то знакомым, а порой и желанным. Но вот переход к ней — совсем другое дело, а еще то, чего он боялся даже больше: оказаться взаперти. Он слишком хорошо помнил отчаяние, караулившее за тюремными решетками, тишину, в которой собственное дыхание казалось оглушительно громким, каждая мысль была орудием пытки, каждый час вводил в искушение разбить голову об стену, чтобы ничего больше не слышать и не чувствовать.

После страшных дней, проведенных в застенке Дворца Ночи, Мо не выносил закрытых дверей и окон. Мегги, похоже, стряхнула с себя заключение, как птенец — скорлупки, зато с Резой творилось то же самое что и с Мо, и если один из них просыпался ночью от страха, то успокоиться им удавалось только в объятиях друг друга.

Только не новая тюрьма!

Поэтому так легко быть храбрым в битве — там всегда можно предпочесть смерть плену.

Может быть, ему удастся в темном коридоре вырвать меч у одного из солдат, когда они отойдут подальше от сторожевых постов. Они были расставлены повсюду, на груди у постовых красовался герб Зяблика. Мо приходилось сжимать кулаки, чтобы руки сами собой не начали делать то, что рисовало воображение. Не сейчас, Мортимер! Еще одна лестница, по сторонам горящие факелы. Ну конечно, они ведут его вниз, во чрево замка. Тюрьмы бывают или высоко вверху, или глубоко внизу. Реза рассказывала ему о тюрьме Дворца Ночи, запрятанной так глубоко, что дыхание порой пресекалось от чувства давящей на своды тяжести. По крайней мере, его не толкают и не бьют, как это делали солдаты в замке Змееглава. Может быть, здесь и пытают вежливее?

Все глубже и глубже, ступень за ступенью. Один перед ним, двое за ним, дыша ему в затылок. Лица у них были совсем молодые, почти детские, безбородые, испуганные под притворной суровостью. С каких пор в солдаты берут детей? «Да испокон века, — ответил он сам себе. — Дети — самые лучшие солдаты, потому что еще кажутся себе бессмертными».

Всего трое. Но, даже если удастся быстро перерезать их всех, они успеют поднять крик, и на шум прибегут другие.

Лестница привела к двери. Солдат, шедший перед ним, открыл ее. Вот он, момент! Чего же ты ждешь? Пальцы Мо напряглись, готовясь к бою. Сердце бешено заколотилось, как бы задавая ритм.

— Перепел! — Солдат обернулся, поклонился и отступил, пропуская его в дверь.

Мо, не ожидавший этого, внимательно посмотрел на него и двух остальных. Восхищение, страх, благоговение — ему было знакомо это выражение, порожденное не его делами, а словами Фенолио. Поколебавшись, Мо шагнул в открытую дверь и только тогда понял, куда его привели.

Фамильный склеп князей Омбры. Да, Мо читал о нем. Фенолио подыскал прекрасные слова для этой усыпальницы, слова, звучавшие так, словно старик и сам мечтал однажды упокоиться в подобном склепе. Но самый роскошный саркофаг в книге Фенолио отсутствовал. В ногах у Козимо горели высокие свечи из благородного желтоватого воска. Воздух был напоен их ароматом, и каменный Козимо на ложе из алебастровых роз улыбался, словно видел прекрасный сон.

У саркофага стояла хрупкая молодая женщина с величественной прямой осанкой, вся в черном, с заколотыми наверх волосами.

Солдаты с поклоном приветствовали ее, назвав по имени.

Виоланта. Дочь Змееглава. Все называли ее Уродиной, хотя от родимого пятна, за которое она получила это прозвище, осталась лишь легкая тень на щеке. По слухам, пятно побледнело в тот день, когда Козимо — увы, ненадолго! — вернулся из царства мертвых.

Уродина.

Ну и прозвище! Каково с таким жить? Но подданные Виоланты произносили его с любовью. Рассказывали, что она по ночам отправляет остатки с княжеской кухни в голодающие деревни, что она кормит бедняков Омбры, продавая серебряную посуду и лошадей из княжеских конюшен, хотя Зяблик за это запирает законную госпожу замка на целые дни в ее покоях. Она вступалась за приговоренных к виселице и за брошеных в тюрьмы, хотя к ее просьбам не очень прислушивались. Виоланта имела в замке очень мало власти — Черный Принц не раз говорил об этом Мо. Даже сын ее не слушался. И все же Зяблик побаивался Уродину — как-никак, она была дочерью его бессмертного зятя.