Гэв Торп - Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I

— Были времена, — наконец заговорил Хенкин, — когда я знал эти места лучше, чем собственный дом.

— В самом деле? Как так?

Хенкин пожал плечами: — Меня отправили в школу, здесь неподалёку. Чтобы быть точным — при Шраммельском монастыре.

— Это название звучит знакомо… — нахмурился Феликс, вспоминая, но затем его лицо прояснилось. — Ах, конечно! Шраммель — где мы остановимся на ночь. Таким образом, мы будем наслаждаться вашим обществом и на постоялом дворе?

Хенкин покачал головой.

— Нет, к тому времени, как мы прибудем туда, ещё останется, наверное, час до захода солнца. Я отправлюсь в монастырь — это недалеко — и воззову к традиционному праву бывшего ученика на еду и постель. Вчера я, подчинившись порыву, решил, что нельзя упустить шанс заскочить туда, оказавшись так близко.

— Хм! Ваши преподаватели, должно быть, оставили о себе сильное впечатление!

— Оставили, на самом деле оставили. Всему, что мне удалось достичь в этой жизни, я обязан их воспитанию. Я не против признать это сейчас, но тогда я был непокорным юнцом, — говоря, он подумал, как, должно быть, эти слова ударили по ушам незнакомца: ныне он был дороден, хорошо одет и вообще весьма респектабелен, — доходя в своих проказах до точки, когда наш семейный священник начинал думать, что в моей природе могли быть некоторые искорки Хаоса. Это по его совету для продолжения учёбы меня отправили в монастырь под наблюдение последователей Солкана. В Шраммеле меня спасли от опасности, о наличии которой я даже не подозревал. Мне часто хотелось иметь возможность именно там закончить своё обучение.

— Вас рано забрали? — спросил Феликс.

Хенкин развёл руки.

— Умер мой отец. Меня вызвали домой, чтобы возглавить семейное дело. Но, если откровенно, я не шибко подходил для этого. В прошлом году я решил продать дело, даже если не смогу получить ничего, напоминающего разумную цену, — он смущённо кашлянул. — Видите ли, моя жена оставила меня… Если бы только мои учителя успели полностью реформировать мой характер, вылечить меня от чрезмерной склонности к тоске… Сначала я ненавидел это место, я признаю это, потому что режим был очень строгим. Я вспоминаю, как просыпался зимой до восхода солнца, чтобы сломать иней на раковине и успеть умыться до утренней молитвы! И звук сотни пустых животов, урчащих в рефектории, когда приносили хлеб и молоко — да я до сих пор слышу это, стоит закрыть глаза! Как мы, мальчишки, говаривали, это делало бессмысленным лозунг монастыря: «Место тихого собрания»!

Он издал смешок, и Феликс из вежливости вторил ему.

— Конечно, они должны были быть строгими. Неизменное следование рутине — это было их главным оружием против угрозы Хаоса — это, и зубрёжка. Зубрёжка! Боже мой, да! Они забили мою голову строками, которые я не смогу оттуда выкинуть до конца своих дней!

«Выпускайте силы беспорядка — я не дрогну!

Против сердца моего стального — не в силах Хаос устоять!»

— Как! — воскликнул Феликс. — Это же из «Барбенуа» Таррадаша, не так ли?

Хенкин криво улыбнулся.

— Да, действительно. Они заставили узнать меня всё это, заучить наизусть, как предостережение против высокомерия. Я забыл уже, что именно я сделал, но уверен — я это заслужил… Хотя, я впечатлён, что вы узнали это. Я думал, что Таррадаш вышел из моды.

— О, я могу утверждать, что поверхностно знаком с большинством великих произведений древности. Откровенно говоря, у меня самого есть амбиции на этом поприще. Как ни странно, это, отчасти, и есть причина, по которой я путешествую в такой, хм, странной компании.

— В самом деле? Ну-ка, расскажите!

Феликс не смог отказать. После подробного изложения соглашения, по которому он обязался увековечить героические дела своего спутника в поэме, он описал несколько из указанных деяний — заставив Хенкина нервно отодвинуться от дрыхнувшего гнома — и, в конце концов, перешёл к общему обсуждению литературы. Так что, к тому времени, когда экипаж, скрипнув железными ободами колёс по брусчатке, остановился перед шраммельским постоялым двором «Мёд и кубок», можно было с уверенностью сказать, что данная часть поездки была проведена достаточно приятно.

— Я бы посоветовал вам, — пробормотал Феликс, — выйти первым. Будучи разбужен, Готрек может разозлиться… Собираетесь ли вы после поездки в монастырь вернуться и присоединиться к нам в дальнейшем пути?

— Да, у меня есть такое желание, — ответил он, поморщившись. — Я должен успеть обернуться, я уверен.

— Что ж, тогда с нетерпением буду ожидать встречи. Наслаждайтесь, э-э, сентиментальным визитом.

Распорядившись, чтобы его тяжёлый багаж занесли на постоялый двор, Хенкин бодро отправился в путь с ранцем, в котором было лишь самое необходимое. Было довольно тепло для этого времени, хотя впереди уже можно было увидеть клочья наползавшего тумана. Он вспомнил, как ощущал его прилипчивую сырость на своей гладкой коже, когда его и других проказников отправляли на пробежку-наказание. Перспектива вновь окунуться в туман притушила его бодрое настроение. К тому же течение времени, казалось, сделало подъём более крутым, чем он помнил, и ему частенько приходилось останавливаться, чтобы перевести дух.

Тем не менее, попадавшиеся на глаза старые ориентиры ободряли его. Вот, к примеру — корявый обломанный дуб, который его школьные приятели прозвали «Хексенгальген» — виселица ведьм. Его корона исчезла, вне всякого сомнения, срубленная в зимнюю бурю, но нельзя было не узнать его морщинистую кору, теперь покрытую заплатами грибов, которые он признал съедобными. Картина эта напомнила ему, как же голоден он был — достаточно, чтобы наддать ходу даже при воспоминании о скудных припасах, на которых держались монастырские воспитанники: хлеб грубого помола, водянистый костный бульон и немного жалких овощей.

Конечно, за прошедшие годы он привык к более изысканной пище. Так что просто понадеялся, что его желудок справится…

Путь определённо был круче, чем он предполагал. Расстояние от дубового пня до следующего ориентира — покрытой мхом скалы, известной как «Замороженный гном», так как она имела отдалённое сходство с одним из представителей этой сварливой и неприятной расы — казалось, увеличилось раза в два. Как же всё было иначе, когда ему было семнадцать!

Тем не менее, это его не остановило, и солнце ещё не закатилось, когда он преодолел последний подъём. Отсюда он мог окинуть взором мирный вид, который когда-то ненавидел, но который теперь обладал силой вызвать слёзы у него на глазах.

Да, он не изменился. Он видел здания, которые помнил так ясно, окольцованные недружелюбной серой стеной. Некоторые из них были скрыты опустившимся туманом, но он мог узнать их все. Там — дормиторий, с его крылом-лазаретом, выходившим фасадом на аккуратные квадратные участки, засаженные лекарственными травами, а так же овощами для котла. Дальше — кухня, куда их и отправляли: она была отдельным зданием, отделённая даже от рефектория из-за своего дыма, а в летнее время, из-за привлекаемых запахом мяса полчищ мух, была и вовсе вредным соседом. Вон там — схола, в которой, кроме учебных комнат, также располагалась библиотека… Он задумался, кто теперь был обладателем тяжёлой связки железных ключей, что раньше болтались на верёвке, подвязывающей коричневую рясу брата Юргена — ключей, которые предоставляли доступ к закрытой секции, куда допускались только самые лучшие и благочестивые ученики, чтобы противостоять отвратительным, но точным отчётам о зле Хаоса, что было совершено в мире. Юрген, конечно же, давно помер — он уже был согнувшимся и седым в годы юности Хенкина.