Юлия Латaынина - Сто полей

Монахи потрясенно молчали. В темноте ворочалась толпа, да пофыркивали кони варваров на храмовых дорожках.

Настоятель перевел взгляд на Арфарру.

– А вы что скажете?

Новый араван провинции неторопливо встал и подошел к резным перилам, увитым клематисом и парчовой ножкой. За перилами на черных конях сидели всадники в алых доспехах; за палисадом ворочалась толпа.

– За меня сказал простой народ, – ответил Арфарра, – простой народ всегда прав.

– Итак, – спросил отец Кедмераг, – мы должны разрушить мастерские?

– Ни в коем случае, – сказал Арфарра, – вы должны передать их государству.

– Не вижу никакой разницы, – зло заметил настоятель.

– Сегодня неподходящая ночь для сомнений в могуществе государства, – улыбнулся Арфарра и пошел с террасы.

– Мы лучше взорвем все, – отчаянно закричал ученый.

– Вам нечего взрывать, господа. Все, что может взорваться, я лично отправил в столицу провинции, чтобы уберечь от гнева толпы.

– Вы, – крикнул ему вслед Кедмераг, – вы продали короля Алома – экзарху, экзарха – храму, а храм – государству. И самое омерзительное – вы еще при этом остались бескорыстны.

Арфарра покинул террасу, и народные истцы вышли вместе с ним.

Столичный инспектор по-прежнему сидел в кресле. Настоятель уронил голову на стол и плакал навзрыд.

Вдалеке радостно закричал народ.

Молодой монашек подошел к столичному инспектору.

– Убирайтесь, – коротко сказал он.

Инспектор не обиделся.

– А что я мог сказать? В столичном храме на каждой половице по стражнику! Это вам не надо было за властью лезть. Кто не играет – тот не проигрывает.

– Да, – сказал отец Адуш, – не захотели поделиться пирогом с араваном Баршаргом – вот и остались голодные.

– Мы еще раньше проиграли, – сказал отец Кедмераг. – Если бы мы не сторожили открытия, как мышь – золото, никто нас и не называл бы колдунами.

– Да, – сказал настоятель, – господин Арфарра – как стая саранчи, после него ничего не останется. Он повесил аравана Баршарга и расправился с посадом Небесных Кузнецов. Рехетту он арестует завтра за мятежи и беспорядки в городе, а между тем наверняка мятежи возбудили его агенты, чтобы расправиться с теми, кто неугоден Арфарре, и чтобы мы отдали храмовые мастерские солдатам. Хотел бы я знать, что останется от моего друга Даттама. Если он, конечно, еще жив.

Ванвейлен вернулся в усадьбу Даттама под утро. После взрыва толпа стала рассасываться, словно поняла, что высокие колдуны ей не по зубам, – и Ванвейлен, по-прежнему в красных лаковых доспехах, выскользнул из ворот вместе с двумя монахами.

Дворец аравана выгорел к ночи. Взрыв разметал и стены, и два десятка глиняных домишек в соседних кварталах; под обвалившимися кирпичами лежали обугленные мертвецы. Взрыв такой силы, возможно, мог быть и вызван несколькими тоннами динамита, как полагали скупо переговаривающиеся между собой спутники Ванвейлена. Ванвейлен и сам был бы того же мнения, если бы не вынул из трупа щенка, лежавшего под обгорелым деревом рядом с обгорелым трупом мальчишки, белый осколок стабилизатора, маркированный латинскими буквами и арабскими цифрами.

Ванвейлен вернулся в час Черного Бужвы, поднялся на второй этаж и пошел по галерее, опоясывавшей дом со всех четырех сторон. Когда он свернул за угол, он увидел, что у резной балюстрады стоит Даттам. Ветер рвал плащ с его плеч, и вся его грузная фигура казалось высеченной из глыбы мрака.

– Вы, советник Ванвейлен, хотели, чтобы народ принимал участие в управлении государством, – сказал Даттам, – рады?

Ванвейлен молчал.

– Там, внизу, люди, – сказал Даттам, – которых экзарх Харсома обеспечил работой; которым он дал возможность селиться где они хотят. Люди, которые получили возможность делать любой товар, а не только тот, который входит в государственный перечень, которые получили возможность продавать его за ту цену, которую назначит рынок, а не за ту, которую назначит чиновник; люди, которые получили свободу выбора. Они выбрали.

Даттам повернулся и ушел вниз.

В эту ночь толпа убила шестилетнего сына Харсомы.

Араван Арфарра вернулся в город к полудню, когда пожары уже начали стихать, и толпа, как вышедшая из берегов река, схлынула с улиц, оставляя на них обломки домов и куски растерзанного мяса.

От шпионов своих Арфарра знал, что толпа так и не осмелилась накинуться на дом Даттама; знал и о чудовищном взрыве, разрушившем усадьбу Баршарга и унесшем жизнь двух сотен людей. Одни говорили, что небо распахнулось и поразило дворец колдуна огненной палицей; другие своими глазами видели над крышей дворца призрачный силуэт Парчового Бужвы.

Араван Арфарра отслужил, согласно традициям, молебен утру, взял с собой два десятка всадников и поехал во дворец к наместнику Рехетте.

Дворец еще с вечера был по его приказу окружен варварской конницей, и когда Арфарра въехал на широкий двор, он увидел, что возле главных дверей, украшенных бронзовым литьем и достойных того, чтобы служить дверями в рай, стоят пятеро сыновей бывшего пророка от разных жен, – и шестой парень из посада Кузнецов, в синем простом кафтане и с кинжалом у пояса.

– Что вам надобно, араван Арфарра? – спросил один из сыновей наместника.

– Обозлившись указом государя об отмене привилегий бунтовщиков и пользуясь моим отсутствием в городе, – ответил араван Арфарра, – наместник Рехетта подбил народ на мятеж; вы сожгли дворцы участников заговора, дабы скрыть свое в нем участие, – вот указ об аресте Рехетты.

Сыновья потянулись было к оружию, но горцы, бывшие с Арфаррой, отшвырнули их в сторону, как швыряют соломенные циновки.

Арфарра нашел наместника Рехетту в дворцовой бане. Пахло хвоей и парчовой ножкой, наместник лежал в ванне, украшенной изразцами; возле ванны сидел мальчик-флейтист лет двенадцати и играл пронзительную мелодию. Вода в ванне была мутной от крови. В руке, свесившейся из ванны, была зажата расшитая красным лента.

Арфарра подошел к наместнику и приподнял безвольную теплую руку. Лента была та, которую вышила своему любимому мужу красавица Линна, когда оба они были молоды и сильны, и когда бунтовщик Рехетта во главе своих войск гулял из одного конца провинции в другой, и на ленте были солнце на наковальне – знак небесного кузнеца Мереника, и уточка – знак вечной любви.

Арфарра повернулся и пошел из дворца прочь.

Секретарь покойного экзарха, Бариша, ждал Арфарру у дверей, достойных служить дверями в рай.

– Теперь вы унаследовали все, – ласково и искательно сказал секретарь Бариша, – войско – от аравана Баршарга, мнение народное – от наместника Рехетты, и даже – колдовство храма. Вы теперь – полный хозяин провинции, господин Арфарра.