Азамат Козаев - Ледобой. Круг

– Может, и обошли, – шепнула Верна сама себе. – Сивый теперь сам будто напасть. Потустороннее охвостье вьется за плечами, точно плащ. Всякий живой прочь бежит, ровно чует. Года хватило? Истаяло уже?..

А когда, по словам купца, до Сторожища оставалось всего ничего, и ясное небо оголтело бирюзовело. Сивый отчего-то нахмурился. Пекло нещадно, жара даже на море стояла изнуряющая, и Безрод стылым, пронизывающим взглядом окинул Верну с ног до головы.

– Ты чего? – удивленно вскинулась.

– Подойди ближе.

Тревожно глянула на мужа. Давно перестала хмурить брови и кусать губы, сама почувствовала, как зажглись глаза. Вспомнила про длинные ресницы и жаркими полуденными утренниками баловалась – нависнет над спящим Безродом и, смеживая веки, «хлопает» его по носу. Легко и невесомо, но Сивый неизменно просыпался. Будто крылья проросли, весь год летала, никогда не была так свободна и весела. А что теперь?

Беспояс долго смотрел в глаза, нахмурился, прошелестел:

– Не отходи. Будь рядом.

Промолчала, лишь кивнула.

На заре урочного дня до берега оставалось почти ничего, но внезапно море посуровело, и откуда-то нанесло тучи. Ветрище расшалился, ровно до того неделю взаперти сидел, изголодался по просторам. Уж так загулял, что развернул корабль от берега и погнал на самую полночь, не спустить парус – только с обрывками остаться. А едва ладью понесло в направлении, противоположном Сторожищу, Безрод мрачно закачал головой.

– С восточной стороны будут камни! – крикнул кормщику ближе к полудню, хотя разберись, где теперь солнце – сизь да сизь кругом.

Уже свистело и грохотало, небо сделалось черно, ровно дегтем вымазали, а ветер буянил, точно перебравший выпивоха.

– Кормило бесполезно! Ладья не слушается!..

Кивнул, поджал губы. Сел спиной к борту, посадил перед собой Верну, обнял, прижал к себе.

Ладья взлетала на гребни волн, падала как в пропасть. Верну замутило. Проснулись боли, девять месяцев на исходе. Отодвинуть бы срок подальше, да время не тянется, дни вперед, словно пух в подушку, не набьешь.

– Земля! – кормщик показал на дальнокрай.

– Камни! – рявкнул Сивый. – По днищу! Гляди в оба!..

Как гляди? Небо сизо, не сказать черно, ветер носит соленые брызги, глаза у всех красные, щурятся. И ровно почуял Безрод что-то, напрягся. Ладья с маху налетела на подводный камень, встрепенулась, будто собака, задрала корму. Был бы корабль всамделишным псом, и были бы сами, точно капли, – разлетелись кто куда. А и разлетелись.

Верна в ужасе зажмурилась, сильным рывком обоих швырнуло вперед, к носу, не покатилась только потому, что Сивый держал. На заду съехали. Точно меж двумя валунами ладья попала, нос прищемило, а тут еще волны в корму наддали… Верна будто конец мира увидела, глаза широки, рот раскрыла, только крик в горле застрял.

Корма задралась выше дальнокрая, чудовищные волны бьют-перехлестывают, корабль от каждого удара сотрясается. Борта затрещали, ровно обхватили красавицу ладью огромными клещами и давят, как орех. Сколько народу на ладье было, всех вперед швырнуло. Катились на нос друг по другу, грозили смять, раздавить, и только Сивый остался недвижим. Верна замерла на самом носу, руки держала на животе, смотрела в серое от напруги лицо Безрода и шептала:

– Не дай, не дай…

Сивый, разбросав руки в стороны, упирался в борта, сзади навалилась беспомощная дружина, трое… пятеро… десять… копошатся, ищут опору, а встать не можется.

– Сомнут, – прошептала Верна, холодея. – Сомнут!..

Безрод прикусил губу, под глазом остервенело забило, мокрые вихры прилипли ко лбу.

Держит…

Будто на качели попали, нос ушел вниз, корму задрало, и продолжает задирать. Еще чуть – захлестнет, затопит.

Держит…

Плечи должны были оторваться, жилки лопнуть, кости треснуть.

Держит…

Оглушительно треснули борта, и ладья скользнула вниз по каменным салазкам еще на несколько саженей. Нос захлестнуло, Верну мгновенно залило водой, почти немедленно исполинский вал опрокинул корабль, и Безрод, скрипя зубами, прикрыл глаза…

Куда все делось? Где сизо-черное небо, куда умчалась буря, кто утихомирил волны, и те, ровно дворняги, пригладили шерсть, зализали берег, словно подставленную руку? Безрод вытащил на берег своего пятого. Голова разбита, стонет, кривится, но жить будет. Еле оторвал от доски, пальцы бедняге свело. Все, больше никого в море не осталось, вытащили всех. Семерых недосчитались… восьмая Верна. Губчик и Тенька сами выбрались. Устал.

Лежал на спине, щурясь, таскал глаза по лазоревым воздусям и постанывал – руки трясло и сводило, плеч не чувствовал. Одежда высохла на жарком солнце почти немедленно.

– Где это мы? Никак Скалистый?

Кивнул. Восточный берег Скалистого острова.

– Вот ведь угораздило! – ругнулся кормщик, он выжил. – И как мы отсюда, а?

– Как-нибудь, – хрипнул Безрод. – Луки спасли, дичь набьете. Леса кругом.

– А ты?

– Чернолесская пристань там, – вместо ответа показал на запад, вдоль берега. Поднялся на тряские ноги, зашатался. Подозвал Теньку, влез в седло.

– Далеко собрался?

Оглянулся. Парни приходят в себя, обломки ладьи прибило к берегу, всякоразное полезное нашлось – луки, оружие, припас.

– У крепости буду ждать.

Солнце палило нещадно, будто виноватилось за недавнюю бурю. Совлек рубаху, повязал на голове, подол, точно бармица, лег на плечи. Все стояло перед глазами лицо Верны, за миг до того, как ее накрыло, – взгляд испуган, все поняла, немо попрощалась…

– Бего-о-ом! – рявкнул Сивый и хлопнул Теньку по шее.

Остановил жеребца только в знакомых пределах. Спешился, привязал коня к дереву подошел к скалам. Взял зубами нож и сиганул в море с высокого обрыва.

Скальная расщелина открылась и впустила, будто зачарованная дверь. Вплыл под каменный свод и шел, отгребая воду в стороны, как лягушка. Выбрался на каменную приступку и осторожно двинулся вперед по склизким глыбам, помогая себе руками. Едва под ногами мало-мальски выровнялось, распрямился, нашел в скале провал и ступил в темный ход.

Впереди темноту беззастенчиво избивал солнечный свет, вливаясь через расщелину в своде. Сивый, поджав губы, замер «на пороге», тяжело сглотнул. Под расщелиной, прямо в столбике света лежала Верна, смотрела на скальный ход полуприкрытыми глазами и обессиленно тянула губы в улыбку. Одежды перепачкались кровью – да и ладно с тряпками, в таком деле по-другому не бывает, – на руках покоился младенец и тихо сопел.

– Чихнет, – буркнул Сивый, подходя. – Расщекочет солнце нос, и чихнет. Сам такой.

– Пусть чихает, – прошептала Верна. – Пусть.

Новорожденный смешно чихнул. Безрод устало опустился рядом, положил руку Верне на лоб.