Владимир Воронов - Отродье. Охота на Смерть

— Ара, это должна сделать ты, — Прад протянул ей серп.

— Нет, — твёрдо ответила она, — хватит с меня смертей, — повернулась, пошла к выходу.

— Подумай, ведь ты понимаешь: никто уже не сможет вернуть Вадика! Он вознёсся, его тело уничтожено! Подумай, разве ты в этом виновата? В его смерти виновата она и только она! Отомсти! Кто больше неё достоин твоего гнева? Месть даёт силы, помогает идти дальше! Ну же!

Теперь как будто её ударило молнией. Арине изо всех сил захотелось увидеть смерть ненавистной старухи. Капитан говорил правду: нельзя оставить их любовь неотомщённой! Нельзя просто так простить, смириться, забыть! Нельзя! Она вспыхнула, откинула волосы назад, подбежала к богине.

— Вот возьми, — протянул он серп.

— Нет, спасибо! У меня кое-что есть.

На пальцах руки, вроде кастета, сверкнули четыре толстые гайки. Это Камю напомнила ей о слесаре из Рязани, переплавившего метеорит на гайки, которые не ржавеют. Именно за ними она ездила в пригород, ведь только металл, рождённый как можно дальше от их мира, как можно более чуждый миру этому, способен причинить вред богу.

Ненависть оттолкнула здравый смысл на второй план. Много позже Арина поймёт, что никогда сама бы не нашла в себе столь много зла, чтобы так сильно ненавидеть, что это Прад умело манипулировал её эмоциями, но сейчас она не могла думать ни о чём.

Кулак вошёл в изъеденное временем тело, как в мешок гнилого картофеля. Сколько за раз сломалось божественных костей? Как ударить, чтобы сломать больше? Чужая кровь брызнула на щёку, в губы — ей не забыть этого вкуса. Арина упивалась местью. Ярость как сладость щекотала измученные нервы. Кулак бил в лицо, оставляя на морщинистой коже красные гематомы. Старушечий глаз затёк. Кулак сломал челюсть — зубы кровавым горохом посыпались на пол. Апперкот и волна удовольствия, когда чужая боль, смешанная с дыханием, коснулась её лица. Пусть ей будет максимально больно! Пусть испытает отчаяние! Пусть ответит за всё!!! Опьянённая ненавистью она убила богиню достаточно быстро, даже не заметила грань, за которой вместо Лелеи на земле осталось лежать пустое, отжившее тело. Но руки и дальше наносили удары, пока не осталось ничего кроме кровавого теста.

FIN

Говорят, профессиональные боксёры на ринге чувствуют боль только от первых двух-трёх ударов, а потом мозг как бы пресыщается болью и перестаёт её воспринимать. Нечто подобное произошло и с ней. Ей словно сделали лоботомию и не научили жить дальше. А что было дальше? Трудно сказать. Во всяком случае, для Арины всё превратилось в полузабытый приснившийся позавчера сон. Вроде в нём была Гита, подхватившая её, вместе они лезли куда-то или откуда-то. Как добрались до города, тоже загадка, она запомнила лишь лоб, прижатый к холодному стеклу автомобиля, чьи-то встревоженные голоса. Помнила, как отказалась ехать в гостиницу, никого не слыша, повторяла: "Домой, мне надо домой, отвезите меня домой". А у дома увидела себя в зеркале заднего вида, вспомнила, поняла, что брату нельзя больше её видеть. Позвонила на домашний, но трубку не взяли. Прокралась как воровка в собственную квартиру, чтобы обнаружить в прихожей записку. Арсен писал, что остался у девушки. Девушку зовут Даша, она порядочная, достойная их фамилии, так что пусть сестра не переживает, через два месяца у них свадьба. Был поздний вечер, почти ночь. Она всё сделала, как положено: переоделась, расчесала волосы, поставила гранатовый сок на тумбочку у кровати, как положено, закрыла глаза, как положено, уснула. Без снов. Без чувств. Проснулась за десять минут до будильника. Странно: она практически не жила дома, но будильник каждое утро продолжал звонить, ни для кого. В голове белый шум. Ничего кроме шума. Даже воспоминание о Вадиме не шелохнули в душе ни единой струны. Поймала себя на том, что незаметно просидела двадцать минут, уставившись в одну точку, не думая, ни о чём. Надо умыться. С горячей водой летом всегда перебои, но Арина была рада ледяной струе. Вода в лицо. Кожу свело от холода. Кто-то назвал бы это самобичеванием. Главное не смотреть в зеркало над раковиной. Она не хотела этого делать, но посмотрела. Ни отчаяния, ни страха — ничего. На неё смотрело знакомое незнакомое лицо. Ещё вчера на нём не было морщин, а теперь только они и есть. В глазах нет огонька, глаза потухли. Волосы с сединой поредели и не блестят. Арина продолжила умываться. Она была не голодна. Единственное, что ещё смогла почувствовать — это лёгкую печаль из-за того, что не сможет быть рядом с братом в его самый счастливый день. Но теперь у него своя отдельная от неё жизнь, не стоит её омрачать. Написала записку, придумала на ходу причину: открывают новый филиал в другом далёком городе, её назначают директором, но необходимо надолго уехать, на полгода, а может и год. Пообещала ежедневно звонить. Оставила свои ключи для Даши. На пороге остановилась, защемило сердце, ведь в этом доме прошли её лучшие годы, просто, она их по-дурости лучшими не считала. Захлопнула за собой дверь. Вот и всё. Нет пути назад. Красный Audi — единственная оставшаяся радость. Тень улыбки предназначенная только ему. Гостиница. Гита суетится вокруг. Все суетятся вокруг неё и Домовой и Камю. Где Капитан? Был вызван в главный штаб, улетел на рассвете. Ясно. Друзья, что-то говорили, искусственно смеялись, видно чтобы подбодрить её. Она уловила только вопрос Гиты: "Не понимаю одного, ведь Прад — бог правды, как ему удалось соврать, когда он сказал, что переметнулся на сторону Лелеи? — а задумчивый Эрнст ответил, — он слишком долго имеет дело с правдой, умеет её, так сказать видоизменять. Он не солгал, скорее всего, заставил себя на какое-то время действительно в это поверить, а потом передумать". Арина усмехнулась про себя: у Капитана всегда найдётся отмазка. Господи, как же сильно она изменилась с весны: даже чувство юмора извратилось до неузнаваемости, стало желчным. Вдруг в колонках заиграла старая песня, некогда любимая: "Don't Speak". Она подошла к камину, на котором Гита расставила фотографии. Из рамки на неё посмотрела хохотавшая подруга, которую Прад, состроивший удивлённую физиономию, неожиданно пощекотал, молодая красивая армянка отчего-то зардевшаяся и высокий симпатичный парень, украдкой смотревший не в объектив, а на армянку. Снимок сделали в режиме "сепия", отчего фото выглядело старым, послевоенным. С тех пор как Гита их щёлкнула и правда прошла вечность. Так много всего произошло. Целая жизнь. "I know just what you're saying. So please stop explaining. Don't tell me 'cause it hurts. Don't speak" — пела солистка "No Doubt" и тут ороговевшая оболочка вокруг сердца треснула. Арина заторопилась. Ей было нельзя сейчас плакать. Ей не перенести эти слёзы. Часто заморгав, она в последний раз погладила Домового, с трудом улыбнулась Гите, но не Камю. Камю и Эрнст могут догадаться — они такие. Быстро проговорив: "Ой, совсем забыла! Я же купила шикарный торт! Сейчас принесу из машины" — она в последний раз посмотрела на друзей. Их образы навсегда и запечатлелись в памяти именно такими: "Мирон — хорошенький, заботливый, но не поймёшь, то ли хмурится он, то ли тревожится за неё. Гита — косички, Тибет, бусы и фенечки, но это только снаружи. Гита — её самая лучшая в жизни подруга и этого уже не изменить. Камю — проницательная девочка с большим будущим, учитывая, что теперь она привидение. Чем чёрт не шутит, вдруг будущее и правда за интернет-призраками? Эрнст — самый мудрый, самый проницательный и самый человечный из них, хоть и не знает этого, хоть и не человек.