Раймонд Фейст - Хозяйка Империи

Она не видела своего военачальника, но вполне ясно представила в воображении, как он пожал плечами.

— Госпожа, тут нечего больше рассказывать. Твои воины условились не обижаться на пустую болтовню турильцев, просто не обращать внимания на их слова. И горцев это, кажется, удивило. Они стали осыпать нас упреками и спрашивали, почему это мы не кидаемся на защиту своей чести. Ну, а Ванамани взял и крикнул в ответ, что мы — это твоя честь, госпожа. И слышим мы лишь твои слова или слова твоих врагов. Тут в разговор вмешался Сарик и добавил, что для нас турильцы не враги, а чужестранцы, и поэтому их слова для нас не имеют никакого смысла — так же, как вой ветра над скалами. — Последнее высказывание Люджан передал с лукавой ухмылкой. — И знаешь, тогда горцы перестали нас дразнить. Я думаю, на них произвела впечатление наша преданность и еще то, что мы не попались на наживку, хотя женщина, которой мы служим, сейчас нас не видит и сама находится в положении пленницы. Лайапа сказал, что во время войн многие цурани, не выдержав насмешек, бросались в бессмысленные атаки и становились легкой добычей для отрядов горцев, до того сидевших в засадах.

— Люджан, — сказала Мара голосом, дрожащим от переполнявшей ее благодарности, — все твои воины заслуживают награды за свою доблесть. Передай им эти мои слова.

Да, каждый из них проявил великую твердость, выходящую далеко за рамки служебного долга и за рамки цуранских понятий, ставящих честь превыше жизни. Каждый из них отдал свою личную честь в ее руки. Мара уткнулась взглядом в собственные ладони с красными отметинами от прутьев, за которые она цеплялась. Она молилась богам о том, чтобы они позволили ей оказаться достойной такого доверия.

Глава 5. СОВЕТ

Медленно тянулись часы.

Для Мары, запертой в тесном пространстве плетеной повозки и открытой капризам всех ветров и солнца, которое то выглядывало, то вновь скрывалось за нависшими над плато облаками, сейчас важнее всего было сохранить спокойствие. Но неопределенность положения и шумные выкрики турильских воинов, охранявших повозку, только усиливали раздражение. Чтобы убить время, она попросила Лайапу рассказать ей о землях, где пролегал их путь, однако рассказывать было, по сути, не о чем. Ни сел, ни городков, лишь несколько деревушек, прилепившихся к каменистым склонам в зарослях кустарника, до последнего листика обглоданного скотом. Вдали, за пурпурными холмами, на горизонте вырисовывались более высокие горы со скалистыми вершинами — там, где их не скрывали облака. Про Дарабалди — город, где собирался Высший Совет вождей, — Лайапа сказал только, что располагается он в предгорьях большого хребта. Тогда Мара пожелала узнать, долго ли еще добираться, но ответом на расспросы Лайапы стали лишь непристойные шуточки и грубый хохот конвоиров. Так ничего и не добившись, доведенная до белого каления Мара нашла себе другое занятие: она стала обучать Камлио успокаивающим приемам медитации, которые усвоила в бытность свою храмовой послушницей.

Только боги ведают, подумала Мара, насколько полезным может оказаться для бедной девушки искусство черпать утешение в самой себе, пока волею здешних властей не будет решена судьба пленников.

Горцы делали остановки, чтобы подкрепиться; колбаса, кислый сыр и хлеб, которые все запивали светлым пивом, на удивление хорошо способствовали восстановлению сил. Воины развлекались на привалах громкой похвальбой да порой еще и бились об заклад, если какой-нибудь паре взбредало на ум помериться силой.

Стемнело, и над землею холодным покрывалом лег туман. Ослу надоело отбрыкиваться от бегущих по пятам квердидр, хотя эти шестиногие твари по-прежнему плевались в него, выворачивая губы в подобии презрительной улыбки. Чтобы согреться, Мара притулилась поближе к Камлио и задремала.

Сверкающая россыпь звезд уже заполонила небо над головой, когда она очнулась от многоголосого лая. Это пастушеские собаки, определил Лайапа, а еще есть другая порода, охотничья; те покрупнее и посильнее. По дыму и едкому запаху хлева, гниющих потрохов и вымоченных шкур Мара поняла, что их отряд подошел к деревне или более многолюдному поселению.

— Дарабалди, — откликнулся на ее вопрос чей-то хриплый голос. Но попытка выведать, когда она сможет переговорить с Советом Вождей, натолкнулась лишь на очередную грубость со стороны охраны:

— А тебе не все ли равно, женщина? Или невтерпеж узнать, что за мужик тебя купит? Боишься, вдруг он окажется стар и у него ничего такого не осталось, что может стоять?

В ответ на эту наглую тираду Сарик рискнул воспользоваться грубым турильским словцом, которым обогатил свой лексикон утром во время купания. Ничуть не оскорбленные, горцы весело заржали и, похоже, невольно прониклись еще большим уважением к первому советнику Мары.

Повозку залил свет. Мара подняла глаза на высокую сторожевую башню, где чадили пропитанные салом факелы. Турильские воины в бурых накидках, разместившиеся на зубчатой стене, встретили подошедший отряд явно неодобрительными возгласами, более всего похожими на брань.

Антайя не остался в долгу, ответив в том же духе, а затем затараторил, сопровождая речь жестами, в том числе и весьма грубыми. Судя по очевидному удовольствию часовых и по их взглядам в ее сторону, Мара заключила, что Антайя рассказывает, как ее захватил. Сцену купания у реки явно не обошли молчанием, поскольку часовые пихали друг друга локтями в ребра и тыкали пальцами, указывая на Люджана и Сарика.

Затем отряду дали разрешение войти, и повозка дернулась вперед под резкий крик осла и пронзительные вопли квердидр.

— Как это удачно, — заметила Мара, обращаясь к Камлио, — что мы въезжаем в город с такими фанфарами: каждый будет знать, что мы здесь.

Сейчас ей еще сильнее, чем раньше, хотелось, чтобы ивовые борта повозки были пониже и позволяли хотя бы осмотреться вокруг. Однако очень скоро ей пришлось переменить мнение: дробный стук частых ударов по бортам вполне мог означать, что повозку забрасывают камнями или сухим навозом. Окрики на турильском смешались с визгом малолетних озорников, которым, видимо, досталось от старших; обстрел прекратился довольно быстро.. Поверх бортов повозки Мара видела неясные очертания двухэтажных каменных зданий с блеклыми вывесками, раскачивающимися на ветру. На балконах и оконных рамах имелись резные тотемные изображения, а крутые двускатные крыши выглядели весьма странно. Окна были закрыты ставнями да еще и заперты на засовы; зато у немногих оставшихся открытыми теснились стайки пышнотелых красоток; они весело окликали прохожих и посредством весьма выразительной пантомимы зазывали к себе гостей.