Башня. Новый Ковчег 5 - Евгения Букреева
Она резко замолчала, выпрямилась, и её и без того узкая и ровная спина стала ещё ровней, превратилась в туго натянутую струну, которую тронь — и она зазвенит, запоёт свою тонкую и тревожную песню. Взгляд Марии Григорьевны был устремлён в сторону двери, а там — Кир повернул голову и слегка вздрогнул — там, в дверном проёме, опершись о косяк, стоял Литвинов и, не отрываясь, смотрел… нет, не на Кира — Борис Андреевич смотрел на Марусю. Сколько он так стоял, кто знает, Литвинов, как дикий кот, всегда умел подкрадываться незаметно.
— Ну ладно, Кирилл, — Мария Григорьевна первой прервала повисшее молчанье. — Я смотрю, у тебя следующий посетитель. Не буду мешать.
— Ну что вы, Мария Григорьевна, — Литвинов схватился за ручку двери. — Я могу зайти попозже.
— Не стоит, Борис Андреевич. Я уже ухожу.
Кирилл смотрел на этих двоих и мало что понимал.
Они были до приторности вежливы друг с другом, как двое чопорных аристократов из занудного классического кино, куда Кирилла вместе с классом водили для знакомства то ли с мировым кинематографом, то ли мировой классической литературой. Слова легко соскальзывали с губ и тут же тяжело падали на ничем не покрытый бетонный пол — казалось, если прислушаться, можно услышать глухие короткие удары, одно упавшее слово, другое, третье… Всё неестественно ровно, спокойно и бесстрастно, только нет больше лёгкости в смешливой и быстрой Марусе, да грустят повзрослевшие чертенята в зелёных глазах Бориса Андреевича…
Литвинов надолго у него не задержался, и хорошо — излишнее внимание и так порядком утомило Кира. Если бы пришлось терпеть ещё и Бориса Андреевича, выслушивать его подколки и нравоучения, завуалированные издевательскими остротами, Кир точно бы не выдержал, сорвался и наговорил бы лишнего, а с Литвиновым надо держать ухо востро — кто знает, что на уме у этого мужика.
По счастью, особо дёргаться Киру не пришлось. Борис Андреевич был в этот вечер задумчив и на удивление немногословен. Уселся за стол, рассматривал разложенные перед ним графики и схемы, вряд ли что в них понимал, просто вертел листки в руках, заполняя бесполезными действиями затянувшиеся паузы.
Сейчас, после его ухода Гошины бумаги лежали на столе в полном беспорядке. Кир наклонился над столом, попытался хоть как-то прибрать разбросанные документы. Вспомнил, что вчера Гоша говорил, что попросит у каких-то ребят, из систем безопасности что ли, распечатать новые графики и схемы.
— Для наглядности, понимаешь, — пояснил Гоша. — Вдруг мы что-то упускаем, и иногда нужно посмотреть на задачу под другим углом, чтобы понять.
Видимо, Гоша и в самом деле нащупал этот «новый угол», потому что до того, как здесь похозяйничали сначала Мария Григорьевна, а потом и Литвинов, все графики, линейные, точечные и круговые диаграммы, листы большого формата с непонятными фигурами, похожими на разноцветную сетку (теперь Кирилл знал — это называется математическая модель), и уже привычные длинные распечатки с бесконечными столбиками цифр лежали в каком-то особом, специально выверенном порядке. Гоша, хоть и производил с первого взгляда впечатление слегка двинутого по фазе романтика и мечтателя, был тот ещё аккуратист. Это Кир — человек-бардак, а у Гоши всегда всё чётко, не подкопаешься.
Кирилл вспомнил про свои штаны, убранные заботливыми Гошиными руками в шкаф, и усмехнулся. Сейчас штаны уже были на нём, Кир первым делом натянул их на себя, как только за Литвиновым захлопнулась дверь — надоело сверкать перед всеми в неглиже, — и теперь Кир стоял у стола, разглядывая перепутанные графики и листки с расчётами, и силился сообразить, в каком порядке их расположил дотошный Гоша.
А всё этот Литвинов. Пришёл, уселся, как хозяин, всё разворошил. И чего, спрашивается, приходил? Ладно бы поржать над ним, это-то бы Кир как раз понял, а тут…
На пластиковом, полупрозрачном листке, который Кир держал перед собой, яркими цветными пятнами от центра расползались неровные круги, а на другом, который то ли Борис Андреевич, то ли Маруся отложили в сторону, круги были вроде бы такими же, но всё же слегка отличались. Кир положил один листок на другой, покрутил их, пытаясь совместить, но у него ничего не вышло — если с одной стороны границы цветных участков совпадали, то с другой тут же расходились друг от друга. А ведь у Гоши они как-то специально лежали, только вот как?
Кир придвинул стул и уселся за стол. Ещё раз обругал про себя Литвинова, которого принесла нелёгкая, вспомнил, как тот перебирал в руках Гошины схемы и говорил совершенно немыслимое. Да они все говорили немыслимое — Анна Константиновна, Маруся, Литвинов… Одна в Кире какого-то супермена увидела, другая собралась Павла Григорьевича на аркане к Киру тащить, извиняться, ага, а этот вон вообще сам за Савельева прощения попросил. Так и сказал, типа, ты, Кир, на Пашу не сердись, ему сейчас нелегко. Чокнулись они все тут, с резьбы слетели, как говорит Данилыч, и по ходу единственный на станции, кто рассудком не повредился, это — Павел Григорьевич, он как орал на всех, так и орёт и точно ни у кого прощения вымаливать не собирается. Да и слава Богу.
Прозрачный листок с разноцветной моделью, похожей на радужную лужицу, всё ещё лежал перед Киром. Он ещё раз повернул его вправо, потом влево и вдруг замер: ярко-красная мелкая сетка неровного рисунка слилась, совпала тютелька в тютельку с таким же рисунком только на другом листке, который лежал под этим. Кирилл ещё раз осторожно повернул верхний листок, как заворожённый, наблюдая за тем, как расходятся края красного пятна, и его внезапно осенило.
Уже не заботясь о том, что он всё у Гоши собьёт, Кир принялся искать тетрадь со вчерашними расчётами, нашёл, открыл на нужной странице, пробежался по ним глазами ещё раз. Потом схватил ручку и стал записывать, считать, торопясь и время от времени поглядывая на красную сетку лежащей перед ним модели. Ему казалось, что он почти нашёл, вот оно, то самое, над чем они с Гошей тут бьются,
